Дракон улыбнулся. Он-то был не один.
Менестрель на несколько раз перебрал все книги в библиотеке и убедился, что Дракон был прав: о происхождении драконов находились исключительно легенды, в которых драконов порождали горы, моря, даже облака, а то и вовсе человеческая алчность (мол, одержимые златом превращались в чудищ огнедышащих). Верилось с трудом.
Зато отыскалась среди прочих книжка, где описывались виды драконов, когда-либо существовавших на земле. Книжка оказалась с картинками. Голденхарт сразу же нашёл Эмбервинга. Нарисовано было, конечно, плохонько. Думается, автор драконов никогда прежде не видел или видел мельком, от этих самых драконов улепётывая, но хотя бы раскрашено было в верные цвета. Эмбервинга именовали золотым драконом, самым редким из всех существующих, а их было не меньше двух десятков: чёрный, зелёный, каменный, морской… И никого не осталось!
Голденхарт невольно поёжился: мысль о том, что мог исчезнуть и Эмбер, наполнило сердце холодом и страхом, которые даже Эльфийский камень оказался не в силах прогнать. А ведь он тогда почти исчез, и не останови его тогда менестрель… Юноша отпихнул книгу и упёрся локтями в стол, роняя лицо в ладони.
— Что случилось, Голденхарт? — всполошился вошедший и увидевший, что на менестреле лица нет, Дракон.
Менестрель, ничего не говоря, крепко обнял его.
Эмбервинг пробежался взглядом по столу, увидел Драконью книгу и безошибочно понял, о чём подумал юноша, читая её.
— Ну, — ласково сказал он, проводя рукой по волосам Голденхарта, — нечего об этом расстраиваться! Я-то остался.
На Серую Башню между тем надвигалась осень. Деревья разоделись в любимый менестрелем янтарный цвет. Дракон начал готовиться к ежегодному сбору податей: вместе с менестрелем собрал в бочки сброшенные чешуйки, выставил их к изгороди, накрыв плетёными из ивовых ветвей крышками. Вечерами из окна башни было видно, что чешуя в бочках испускает слабый свет и на него слетаются привлечённые всполохами ночные мотыльки. Но до сбора податей дело так и не дошло: на другое утро пришли в Серую Башню пастухи из предгорных деревень — жаловаться. Вид у них был изнурённый, измученный, и менестрель даже грешным делом подумал, что только в знакомой ему деревне крестьянам хорошо живётся, а в других, выходит, не очень. На деле же пастухи были измучены дорогой: так спешили к Дракону, что не останавливались ни днём, ни ночью.
— Беда у нас случилась, господин дракон! — сказал старший пастух.
— Что за беда? — нахмурился Эмбер. Бед в его краях уж лет пятьсот не случалось! Лесные пожары — не в счёт.
— Житья не стало от дракона, — пожаловался второй пастух. — Каждый, почитай, день налетает и ворует овец. Сторожи, не сторожи — уносит. А теперь ещё и повадился поля с пшеницей жечь да вытаптывать. Когда овец от него попрятали.
— От кого житья не стало? — поразился Дракон.
— От дракона. Прилетает с гор откуда-то, — перебивая друг друга, заговорили пастухи. — Поначалу только приглядывался, да раз в неделю овцу воровал, а теперь каждый день повадился пакостить. Которую и сожрёт, а какую и бросит. Забавляется, видно.
— От драко-она, значит? — протянул Эмбервинг, и менестрель заметил, что на скулах его заиграли желваки, а зрачки вытянулись и стали уж совсем змеиными, а не драконьими. Видно, крепко осерчал.
— Ты полегче, Эмбер, — с тревогой тронул его за рукав менестрель.
— Уверены, что это дракон? — хмуро спросил Эмбервинг у пастухов, тихонько похлопав юношу по руке. Мол, нечего волноваться, сам знаю, что горячиться не стоит.
— А то! — опять наперебой заговорили пастухи. — Ростом, пожалуй, с корову. С рогами. Серый сам, как камень. На хвосте шипы. Крылья кожистые. И огнём дышит.
— Гранитный дракон? — предположил Голденхарт, вспомнив то, что недавно читал.
Эмбер сделал неопределённый жест. Чувства он сейчас испытывал противоречивые. С одной стороны, это ещё один дракон, живой, настоящий. Стало быть, не последний он дракон на свете, и это, пожалуй, даже могло бы порадовать. Могло бы, если бы этот самый другой дракон не покусился на чужое добро — на его, Эмбервинга, территорию посягнул самым бессовестным образом. А ведь не мог не заметить, что территория другим драконом отмечена! Значит, намеренно. А если намеренно, то задумал ссору затеять, чтобы его, Эмбервинга, территорией завладеть. А уж драконьи инстинкты в этом случае были однозначны: пойти и свернуть шею непрошеному захватчику, чтобы другим неповадно было. Вот только, быть может, других-то и нет.
Дракон досадливо прищёлкнул языком и встрепал волосы на виске:
— Принесла же нелёгкая… Ладно, полечу, гляну, что за гость в моих землях объявился.
— Эмбер, — ещё больше встревожился менестрель.
Эмбервинг улыбнулся:
— Не о чем волноваться. Гляну да пристращаю маленько, чтобы на чужое добро рот не разевал. Надо же, после стольких лет — дракон. И мародёр. Просто самое воплощение дракона… Того гляди, ещё и людей есть начнёт.
— Тьфу-тьфу-тьфу! — начали плеваться через плечо пастухи. — Какие страсти господин дракон рассказывает! Да нешто ему овец мало?!
Дракон расхохотался, некрепко обнял менестреля на прощанье и улетел к горам.
На сердце у Голденхарта было неспокойно и тоже весьма противоречиво. Ещё один дракон — это, конечно, хорошо: пусть и вида другого, но всё же драконьей породы. Что бы там Эмбер ни говорил, а, верно, несладко ему знать, что один остался, что перевелись драконы на свете. Может, и сдружатся с этим неизвестным драконом. А с другой стороны… что в том хорошего? Юноша даже от одной этой мысли взревновал. Вдруг драконьи инстинкты верх возьмут да…
— Тьфу-тьфу-тьфу! — сердито плюнул он через плечо, уподобляясь пастухам, который взирали на него с любопытством.
Эмбервинг за какие-нибудь полчаса уже долетел до края земель Серой Башни — туда, где горы отрезали его владения от других королевств, — приземлился на краю деревни, оборотился человеком, глянул по сторонам. Выглядело удручающе: горелые проплешины точно лишай покрывали поля; сгубленные колосья — те, что были притоптаны, не сожжены, — силились подняться, но сил у них уже недоставало. Гниющие останки овец, которые люди не решились собрать, дополняли невесёлую картину. Дракон нахмурился и какое-то время стоял и смотрел на всё это, не двигаясь, не говоря ни слова, слушая жалобы набежавших к нему пастухов и вообще крестьян.
— Сегодня не прилетал ещё? — спросил Эмбервинг у пастухов.
— Ближе к обеду прилетает, — ответили те, — когда жрать захочет.
Мужчина вздохнул, отправил крестьян по домам, обещав разобраться с напастью, а сам сел на камень, торчавший у края поля, и стал ждать. В памяти миражами проносились те времена, когда драконов на белом свете было ещё много и за территорию приходилось драться, пожалуй, едва ли не раз в год. Это ещё не считая набегов рыцарей. Сам Эмбервинг другого дракона ни разу не убил: был достаточно силён, чтобы отогнать да отбить охоту возвращаться, — но слышал о тех, что убивали соплеменников. Зачастую это были как раз гранитные, или каменные, драконы. И почему изо всех должен был объявиться именно этот!
Небо над вершинами гор между тем затянуло сероватыми тучами — не осенними, предвестниками появления дракона. Вскоре на поля легла тень, и откуда-то с горных каскадов слетел дракон. Он был в точности такой, каким описывали его пастухи: ростом с корову, кряжистый, усеянный шипами и каменными бородавками, с длинным хвостом и кожистыми крыльями. Бухнулся на поле он как-то неловко, точно не рассчитал приземления, расставил лапы и упёрся в землю хвостом. Не обнаружив на поле овец, которых предусмотрительные пастухи уже успели загнать в хлев, дракон рассердился и издал рык, достаточно грозный, чтобы перепугать насмерть людей. Эмбервингу, разумеется, эта угроза была нипочём: слышал рёв и погромче.
Эмбервинг встал с камня и не спеша пошёл в сторону каменного дракона, размышляя, как к нему подступиться. Угрозы для себя он в нём не видел: если бы сам оборотился, то мог был легко одной лапой прихлопнуть, даже не прилагая особых усилий. Но он всё же предпочёл бы дело решить мирно: пообещал ведь менестрелю.