Выбрать главу

Но вспоминая то время, я не чувствую ненависти ко всей тогдашней жизни. При той власти я бесплатно получил высшее образование, мне платили повышенную стипендию, поскольку все экзамены я сдавал на 'отлично', вручили диплом с отличием. (А каково молодёжи учиться в сегодняшней России?) Я читал произведения многих прекрасных зарубежных авторов, потому что, по инициативе Горького, в 1918 году российская интеллигенция была привлечена к задаче: ознакомить народ со всеми достижениями мировой литературы. Задача, в основном, выполнялась, хотя, конечно, переводили не всех замечательных писателей и, понятно, почему. Но школа-то переводчиков была превосходная! В Германии, в первые месяцы жизни здесь, мне попались 'Три мушкетёра', переведённые на немецкий и адаптированные: книжка в палец толщиной.

То есть, в советском государстве, безусловно, имелось и то, что хорошо было бы сохранить.

Мне кажется, я смотрю на советское прошлое объективно. Человек с 'непартийным' сознанием, наверно, не назвал бы все мои вещи однозначно антисоветскими.

Е.З.: Вот цитаты из вашей повести 'Грозная птица галка': 'Я услышал, как погиб Павка', 'Вот тут, неглубоко, лежит Павка. Серо-синий, ужасный, как те трупы, которых я успел наглядеться. Павка - такой ловкий, быстрый в движениях, такой самоуверенный, бесстрашный'... Можно ли в использовании имени Павки (в данном случае, белогвардейца) увидеть желание вызвать у читателя образ другого, красного, Павки?

И.Г.: Нет. Я понимал, что возникнут мысли о 'перекличке', но мне не хотелось изменять имя моего дяди. Для его братьев он был Павкой. Отец вспоминал детство: родители дома говорили по-немецки. Приезжавшая в гости двоюродная бабушка по-русски почти не знала и называла Павла 'Паулус'. А в то время ещё хорошо помнили о войне англичан с бурами 1899 - 1902 гг. Россия сочувствовала бурам, в народе ходила песня 'Трансвааль, Трансвааль, страна моя'. Было популярно имя президента бурской республики Трансвааль Паулуса Крюгера. И когда дома братья сходились к обеду, кто-нибудь раньше других вбегал в столовую и при появлении Павла объявлял: 'Их превосходительство Паулус Крюгер!'

Е.З.: Судя по вашим произведениям, вы глубоко верующий человек и придерживаетесь позиции, что человек не вправе вершить правосудие?

И.Г.: Мне кажется, человеку не дано понять, что есть действительное, подлинное правосудие. Обычно люди говорят, что следовали закону, приказу. Часто так оно было и есть. Но люди и по своему внутреннему побуждению отнимают чужую жизнь: вершат правосудие. Я бы не назвал этим словом подобные поступки. Однако надо ли делать вывод, что на насилие нельзя отвечать насилием? Позиция эта для кого-то весьма удобна. Можно внушающими почтение словесами прикрыть собственный страх перед насилием, а если оно угрожает другим, - прикрыть желание остаться в стороне. В романе 'Донесённое от обиженных' один мой герой спрашивает другого о заповеди 'не убий'. Тот отвечает: 'Христос сначала говорит о законе Моисея 'око за око, зуб за зуб', - доступном пониманию людей. А затем добавляет, что заповедь 'не убий' была бы лучше... Была бы - если б все-все люди одновременно последовали ей. До тех же пор, пока это остаётся только идеалом, приходится следовать закону Моисея'.

В данном случае устами героя прямо выражена моя авторская позиция.

Е.З.: О гражданской войне писали многие авторы - И. Бабель, М. Шолохов, Д. Фурманов... Каждый автор со своего ракурса, со своего отдаления или приближения... Но ваша проза о гражданской не укладывается ни в какую традицию, остаётся уникальной. Критик С. Воложин предполагает, что вы сознательно соотносили свою повесть 'Грозная птица галка' с 'Записками кавалериста' Н. Гумилёва. Эта гипотеза, думаю, неверна?

И.Г.: Вы правы. Собственно, гипотеза слишком малоосновательна, чтобы быть гипотезой. С. Воложин не зря называет себя не просто критиком, а 'критиком-интерпретатором'. Этим он хочет обеспечить себе больше простора для весьма вольного толкования текстов. В 'Записках кавалериста' Николая Гумилёва рассказывается о первой мировой войне. А та война и война Гражданская, как говаривали в Одессе, - это две большие разницы. У Гумилёва, пишет С. Воложин, говорится о частных успехах своей стороны при общем неблагоприятном положении дел, и в моей повести - тоже. Но сколько можно найти произведений, посвящённых подобным моментам. Первая же ссылка: Лев Толстой, 'Война и мир'. В 1805 году русская армия Кутузова, воевавшая в Австрии против Наполеона, отступает. В бою под Шенграбеном, когда столь блестяще действует капитан Тушин, отряд прикрытия спасает от разгрома отходящие войска.

Критик-интерпретатор приводит начало 'Записок' Гумилёва:

'Мне, вольноопределяющемуся - охотнику одного из кавалерийских полков, работа нашей кавалерии представляется как ряд отдельных, вполне законченных задач, за которыми следует отдых, полный самых фантастических мечтаний о будущем'.

С. Воложин предлагает сравнить это с началом моей повести 'Грозная птица галка':

'В середине октября 1918 наша 2-я добровольческая дивизия отступала от Самары к Бузулуку. Было безветренно, грело солнце; идём просёлком, кругом убранные поля, луга со стогами сена, тихо; кажется, и войны нет'.

Что тут сказать? Сходство, гм, прямо-таки налицо.

Продолжая интерпретировать повесть, С. Воложин сравнивает её окончание с тем, что написано у Хемингуэя в романе 'Прощай, оружие'. У Хемингуэя:

'Было много таких слов, которые уже противно было слушать, и, в конце концов, только названия мест сохранили достоинство. Некоторые номера сохранили его, и некоторые даты, и только их и названия мест можно было ещё произносить с каким-то значением. Абстрактные слова, такие, как 'слава', 'подвиг', 'доблесть' или 'святыня' были непристойны рядом с конкретными названиями деревень'.

У меня:

'Мы несли Алексея до ближайшей деревни. Там и похоронили. Собрали в батальоне денег, сколько у кого нашлось, отдали священнику, чтобы отслужил не один раз.

Название деревни - Мышки. От Оренбурга в ста пяти верстах'.

По мнению С. Воложина, смысл этих строк тот же, что и у Хемингуэя. Но у меня название деревни не противопоставляется выражениям патетики. Рассказчику Лёньке очень жаль убитого им по ошибке Алексея Шерапенкова, Лёнька мучается виной, он полон уважения к погибшему. Потому деревня, то, где она расположена, запоминается навсегда. Эта память - памятник Шерапенкову. Он, а не Павка и не Лёнька, - главный герой повести.

Толкуя о моих вещах, интерпретатор там и сям предлагает выводы, которые не следуют из текста. Берёт эпизод, когда на некомплектную роту белых устремляются толпы рабочих, вооружённых, но не обученных военному делу, и выводит из этого, что за коммунистов было большинство населения страны. Но есть исторические документы. Известно, что Временное правительство назначило выборы в Учредительное собрание. Большевики, захватив 7 ноября 1917 власть, объявили, однако же, 9 ноября о созыве Учредительного собрания в назначенный Временным правительством срок. В ноябре-декабре 17-го по стране, уже при власти большевиков, прошли выборы в Учредительное собрание. Вот данные, взятые из советских источников. За большевиков отдали свои голоса 23,9% избирателей. 40% проголосовали за эсеров, 2,3% - за меньшевиков, 4,7% - за кадетов. Остальные проголосовали 'за другие мелкобуржуазные и буржуазные партии'. То есть, если округлить: за большевиков оказалось только 24 процента! 76 процентов были против.