– А вы далеко, господин лейтенант?
– Харих приказал подыскать квартиру для офицеров-танкистов. Зайду к полицаю и пойдем с ним. В наших краях будет танковая армия. Это не шутка, господин Гохберг.
– Огромная сила, господин Майер!
– Ну, красотка, как он танцует? – подмигнув, спросил Орисю Майер.
Орися и без перевода понимала немецкого офицера и ответила:
– Зеер гут!
– Хо-хо!.. – засмеялся Майер и вышел из хаты.
– Черт его принес! Не дают спокойно работать! – сердито пожаловался Василий, снова усаживаясь за стол…
– Полицай Данько идет! – снова предупредила девушка.
– Составление текста я закончил, – поднялся Василий. – А этому чего еще надо?..
– Не к нам – прошел мимо! Еще завести какую-нибудь?
– Сейчас пойду и сыграю на другом патефоне, – задумчиво ответил Василий, надевая фуражку.
Он взял Орисю за плечи и нежно прошептал:
– Что бы я без тебя делал? Милая моя!..
– Уж и милая… То танцуй с ним, то крути патефон.
Он виновато усмехнулся и прижался к ее щеке.
– Вот так бы и стоял, вот так бы и шел с тобою рядом через всю жизнь.
– И я… – шептала счастливая девушка.
– Да вот сейчас надо проскочить на чердак… – вдруг совсем другим тоном сказал он. – Будешь на погребне. А в случае чего – я вниз… Не сердись, Орися!..
Через полчаса они вернулись в светлицу. Мать неторопливо ела кулеш.
– Может, и ты бы перекусил?.. – спросила она Орисиного товарища. – Или немецкий харч вкуснее? – пошутила старая, скривив губы.
– Мама! – дочь бросила на нее сердитый взгляд.
– Да он не станет обижаться…
– Конечно! Доброй ночи вам!
– Проводи в сени. А то еще за деревянное корыто зацепится, – сказала мать и кинула в рот крошки хлеба, тщательно сметенные со стола.
– А почему корыто стоит? Оно же висело в сенях?
Мать засмеялась и промолчала. Это была ее конспирация, на случай, если забредет в сени непрошеный гость. От матери ведь не скроешь. Мать чувствовала, что Орисю и Василия волновали не только важные государственные дела. Она видела, что дочь влюбилась в Василия. А сейчас не время, ой не время про любовь думать.
В сенях было темно. Василий остановился, задержав руку девушки.
– Орися! Ты придешь хоть на часок на вечеринку, о которой говорил Майер?..
– Ни за что!
– Правильно. Лучше тебе не приходить.
Он хотел обнять ее, но она отстранилась.
– Иди, Василек, отдыхай…
Он не ответил. Да, трудно ему жить двойной жизнью и с таким напряжением. На щеках он чувствовал теплые девичьи руки.
– Иди, милый! – шептала Орися, открывая дверь. – Ты не сердишься?
И услыхала грустное и тихое: «Нет…»
Гауптман Харих и служащие комендатуры проводили Тиссена только под вечер следующего дня и облегченно вздохнули. Хотя оберст по профессии был инженером и приезжал по делам строительства оборонительных рубежей, он нагнал страху на немного флегматичного коменданта и его подчиненных. Гауптман Харих решил навести железную дисциплину в комендатуре. О банкете, который собирался устроить лейтенант Майер и его друзья, в эти дни нельзя было и заикнуться. Харих разогнал всех офицеров и солдат на оборонные объекты, где они обязаны были дневать и ночевать. Начальство требовало усиленной работы. Лагерей военнопленных, откуда можно было бы черпать рабочую силу, поблизости не было, а превращать местность в «неприступную крепость» надо.
– Вы понимаете, Гохберг? – делился своими заботами с переводчиком Харих. – Известно, что украинский народ трудолюбивый. А работать на рубежах не хочет. Расстреливать каждого десятого, как советовал оберст? Не выйдет. Пленных русских солдат отправили в тыл, да они и ни к чему – похожи на мертвецов. Вся надежда на своих солдат и саперов. А мне звонят, требуют, угрожают… Будто я факир: взмахну палочкой – и Белгородско-Харьковский плацдарм уже «крепость»! Вот вызывают на кустовое совещание.
– Сочувствую, – усмехнулся Роберт. Он предупредительно вытащил из кармана три почтовых открытки и положил их на стол перед Харихом.
– О! – отвлекся тот от рубежей, забыв о крепости и начальстве, которое вызывало его на завтра. – Чудесно! Ворскла. А это? – читал капитан по складам: – Запорожский хутор… Село… Прелестные виды. Где вы их взяли?
– У своей любовницы. В альбоме. Ворскла – это их воспетая в песнях речка. Город, куда вас вызывают, тоже на Ворскле, – говорил Роберт.
– Прелестно! – смягчился гауптман. – Да, прошу вас: я совсем замерз. Позаботьтесь, чтобы протопили мою комнату. Омелько это может сделать.
– Есть! – ответил Роберт, вытянувшись перед комендантом.
– Майера я отослал, а теперь хоть самому готовь сведения, – не то спросил, не то приказал комендант, поглядывая на переводчика и потирая руки.
«Что это? Проверка?.. Так я и брошусь к твоим бумагам! Жди! А может, ему просто лень сидеть над отчетами?..» – напрягал свою мысль Василий.
Переступив с ноги на ногу, он опросил:
– Можно идти?
– Идите.
Роберт направился к полицаю Омельке. Тот был дома, хлопотал по хозяйству.
– Почему в шинели? Весна на дворе! – поздоровавшись, спросил Роберт.
– Весна! Какая там у мужика весна! Вот руки чуть не закоченели, – пожаловался Омелько. – Погреться бы, так дома и капли нет.
– У меня немного есть! – ударил по карману Роберт.
– Спиртик? – у Омельки даже глаза расширились, и он почесал кончик носа. – Он у меня с утра чешется, чует, чует близко чарку. Прошу, будьте гостем… Жены сейчас нет. Но сало, яйца и лук найдутся, все первейшая закуска! Надо уметь жить при любой власти…
Омелько засуетился в хате. Под припечком он достал из черной формы для хлеба яйца, затем побежал в сени и вернулся с большим куском сала и с луковицами.
– Чего бы еще?
– Да ничего больше не надо.
– Чистый? – допытывался Омелько, поглядывая на бутылку.
– Наичистейший, девяносто шесть градусов.
– Я привык не смешивать с водой, а то спирт сразу становится теплым. Лучше запить потом. О!.. Да вы изрядно, – говорил Омелько, а сам смотрел жадными глазами и шмыгал носом.
– Пейте на здоровье…
– А вы?..