Просперо снял пурпурную шапку и стянул с шеи распятие.
– Сильные мира сего всегда наводят на меня страх, – он указал на дверь, через которую только что вышел Шипионе. – Но в этом типе есть что-то особенно пугающее.
– Он только что признался, что не святой. А ты ведь знаешь, как ведут себя люди, когда забывают о святости в своей душе.
– Да, знаю. Кстати, сегодня вечером – борьба. Там со святыми беда, зато повеселимся на славу. Я как раз не прочь поглядеть на драку.
– Где это?
– На площади перед палаццо Колонна.
Колонна. Караваджо вздрогнул, словно вдруг вспомнив давно забытый сон. Он схватил папское распятие и приложился к нему губами.
– А пошли. Уж сегодня-то я точно поставлю на победителя.
Костанца Колонна, прикусив нижнюю губу, теребила красный кружевной манжет своего черного платья. Затаив дыхание, она переступила порог зала. Нечто подобное она испытывала при каждом возвращении в Рим – туда, где выросла, в дворцовый уют родного дома. Семейство Колонна вело свой род от Энея – героя Троянской войны, потомки которого основали Вечный город, – и все еще сохраняло здесь могущество; они щеголяли в куньих мехах и пили из отделанных драгоценными камнями кубков. В других местах – в Милане, Флоренции или Неаполе – Костанца привыкла пользоваться всеобщим уважением. Пятидесятипятилетняя вдова Сфорца, мать шестерых благородных сыновей, наследница значительного состояния и вдобавок маркиза города Караваджо. Но под ледяными взглядами родни она снова превращалась в тринадцатилетнюю девочку, которая в смятении металась по коридорам дворца, узнав, что отец решил выдать ее замуж за угрюмого юношу из далекой провинции.
Брат Костанцы, кардинал Асканио, хлопнул в ладоши, приветствуя сестру. Она взяла его под руку, и вместе они вышли на балкон над площадью Святых Апостолов.
Площадь была забита народом, явившимся поглазеть на поединок. Смеркалось, и факелы, пылающие над ареной, бросали на ревущую толпу мерцающие блики, подобно тому, как судовой фонарь выхватывает из мрака волны, набегающие на стоящий на якоре корабль. Костанца всматривалась в лица собравшихся внизу людей. Может, и Микеле придет?
Пальцы Асканио крепко сжали ее локоть. Костанца прочитала в его глазах хорошо знакомый холодный расчет – так же глядел их отец. Чувство обиды до сих пор не давало ей покоя, и она частично перенесла его на брата, как будто это он выдал ее замуж, не спросив согласия. Вместе с тем в душе по-прежнему жили любовь и тоска по отцу, этому великому человеку, покинувшему мир почти тридцать лет назад. Костанца теснее прижалась к брату.
– У твоего художника новый заказ, – сказал Асканио. – Пишет портрет Его Святейшества.
При виде борцов, вышедших на арену с поднятыми в приветствии руками, толпа заревела. Натертые маслом мускулы переливались и играли в мерцающем свете факелов.
– Этот заказ может оказаться важным для нас, – Асканио пренебрежительно поджал губы. – Для Фабрицио.
– Фабрицио…
Костанца чуть слышно прошептала имя младшего сына, хотя ей показалось, что она выкрикнула его вслух; сердце сжалось от невыносимой боли. С появлением наследника ее муж почти перестал интересоваться семьей. Она же, напротив, с появлением на свет очередного ребенка привязывалась к каждому все больше. Старшие дети родились, когда она была еще совсем молодой. К девятнадцати годам она избавилась от детской неуверенности, переборола тоску по отчему дому и досаду на грубияна-супруга и стала считать себя взрослой женщиной. Тогда и родился Фабрицио. За него она уже не так отчаянно тревожилась, как за старших детей. И наконец-то перестала сама быть ребенком – она стала матерью. Чтобы у Фабрицио появился друг, она приняла в семью Микеле Меризи.
Кардинал снова по-отечески пожал ей локоть, она вопросительно посмотрела на него. Он лишь тяжело вздохнул, в который раз убеждаясь, что нечего и думать о том, чтобы женщина вдруг поняла его с полуслова.
– Твой художник увидится с Его Святейшеством, – тихо втолковывал он, – и с кардиналом-племянником.
– Да, – кивнула она. – И что?
– Неужели ты не понимаешь? В его силах сделать то, чего не позволяет нам наше положение. Он может ходатайствовать перед Его Святейшеством, чтобы тот позволил нам расплатиться с Фарнезе золотом и землей, а не жизнью. Он попросит о милосердии – ради Фабрицио.
Костанца перевела дух. Микеле поможет освободить Фабрицио из тюрьмы. «Он обязательно поможет, – успокаивала себя она. – Даже после стольких лет разлуки Микеле не предаст их дружбы».