– От моего стиля?
– Именно, – глаза кардинала блестели на продолговатом холеном лице. – Свет подчеркивает самые характерные черты. Крупный план заставляет нас внимательно вглядываться. Фона как такового почти нет. Это ведь ваши обычные приемы, не так ли? Они – источник вашей славы.
«Мои идеи растоптаны скороспелым суждением профана, выставляющего себя знатоком». Караваджо прикрыл глаза.
Дель Монте хлопнул в ладоши.
– Так что же вы думаете о моем новом «Святом Франциске»?
Караваджо пробормотал что-то, прикрыв рот ладонью.
– Что вы сказали? – переспросил дель Монте.
Художник презрительно указал на картину:
– Что воздержание никому не на пользу. Переспал бы с кем-нибудь – глядишь, и отпустило бы.
Дель Монте прикрыл улыбку рукой. Другой кардинал потер нос пальцем:
– Я тоже слышал, будто маэстро Бальоне – человек строгих правил, отвергающий соблазны плоти, – он провел рукой по животу, чтобы привлечь внимание к пунцовому бархату кардинальского облачения. – А вы что, против целомудренной жизни?
«Да размалеванная уличная деваха, что ковыляет из переулка в синяках после свидания с отрядом пьяных испанских солдат, – и та выглядит целомудреннее, чем этот кардинал».
– Подобная отрешенность от плотских радостей приличествует лицу духовному, – произнес Караваджо вслух. – Но не художнику. Как можно изобразить кожу человека, если ты никогда ее не касался?
– Однако на картине, что в храме Святого Людовика, вы нарисовали кожу Господа нашего Иисуса Христа. Неужели вы когда-нибудь касались ее? Или же вы скажете, что познали ее через святое причастие?
– Кожа – она и есть кожа. Мешок с костями – моими, Иисуса Христа или вашего высокопреосвященства.
Устремив на Караваджо долгий взгляд, кардинал понял, что его не так легко смутить или привести в замешательство, – художник не отвел глаз.
– Еретик. Понимаю, почему вы с ним так спелись, дель Монте.
Старый покровитель Караваджо поклонился с вымученной улыбкой.
– Маэстро Караваджо, вас вызвал сюда кардинал Боргезе.
«Племянник нового папы, который заправляет всем в Ватикане!» Караваджо коснулся шеи и почувствовал, как бешено забилась жилка под его пальцем, – художник ликовал от перспективы произвести впечатление на самого влиятельного мецената в Риме и в то же время содрогался от мысли, что невероятно близок к тому, чтобы наговорить ему грубостей. Опустившись на одно колено, он принял бледную холеную руку, протянутую Шипионе, и, склонив голову, прикоснулся к ней губами. Рука пахла лайкой перчаток и амброй, которой те были надушены.
– Божественный Микеланджело говорил, что бездарная картина не способна принести вреда, – заметил Шипионе. – Разве нельзя сказать то же самое о «Святом Франциске» маэстро Бальоне?
– Это вредит мне.
– Микеланджело никого не хотел обидеть. Вы, я вижу, такой цели перед собой не ставите. Между тем он говорил, что выдающиеся произведения искусства создают либо величайшие мерзавцы, либо большие плуты. – Шипионе взялся за золотой шнур, открывая занавес, скрывавший «Музыкантов» Караваджо. Он шагнул ближе к картине, придержав ладонью колыхнувшиеся складки изумрудной тафты. – А вы кто будете, маэстро?
Караваджо уже много месяцев не видел этого полотна, где он изобразил четверых юношей в ниспадающих по обнаженным нежным плечам белых одеждах. Дель Монте заказал несколько работ, подобных этой. За скрытую слабость, питаемую к томным, сговорчивым юнцам, молодые художники и музыканты, жившие в палаццо Мадама, прозвали его «кардинал Мадама». В центре композиции – красавчик Педро, певец-кастрат, ставший ближайшим другом Караваджо, когда тот только поселился во дворце дель Монте; недавно Педро вернулся к себе в Испанию.
За плечом певца расположился сам художник. Взирать на свой собственный портрет ему было невыносимо – столь невинным и беспомощным казался он себе на картине, где с его полураскрытых губ готов был вот-вот сорваться стон нежной страсти. Караваджо с трудом припоминал то время, когда по его лицу и впрямь читалась такая наивность и чистота. «Разве что однажды и было такое, – подумал он. – С Костанцей и Фабрицио Колонна. В их дворце, в моем родном городе – пока меня не отослали прочь».
– Мерзавец или негодяй? – он запустил за пояс большие пальцы. – Смотря какая выдастся ночь и молодая ли попадется девка.
– Или мальчик? – Шипионе постучал костяшкой пальца по лицу Педро, настраивавшего лютню с таким чувством, будто ласкал бедро любовника. – Не так ли, дель Монте?