- Что же дальше? - спросил я. - Суд никогда не признает вас виновной в чем-либо из этого. Вы в безопасности. Даже и мне трудно осудить вас. Мои руки тоже в крови, как вам известно. Вы единственный живой человек, который знает, кто я, и это причиняет мне неудобство. И все же у меня бродят кое-какие догадки относительно того, о чем вы не хотели информировать весь белый свет. Вы не станете пытаться уничтожить меня, ибо вы знаете, что я сделаю с этими догадками в случае нарушения соглашения.
- И я вижу, что вы не воспользуетесь вашим кольцом до тех пор, пока я не спровоцирую вас на это. Спасибо. Я боялась этого.
- Кажется, мы достигли какого-то равновесия.
- Тогда почему бы нам не забыть обо всем этом?
- Вы имеете в виду - почему бы не доверять друг другу?
- А это очень необычно?
- Вы же понимаете, что будете обладать известным преимуществом.
- Верно. Но долго ли будет иметь значение это преимущество? Люди меняются. Телепатия не поможет мне определить, что вы станете думать завтра - или где-нибудь в другом месте. Вам об этом проще судить, потому что вы знаете себя лучше, чем я.
- Полагаю, вы правы.
- Конечно, говоря по правде, я ничего не выигрываю, разрушив ваш образ существования. Вы же, с другой стороны, вполне можете захотеть отыскать незарегистрированный источник дохода.
- Не буду этого отрицать, - согласился с девушкой я. - Но если я дам вам слово, то сдержу его.
- Я знаю, что вы имеете в виду. И я знаю также, что вы верите многому из того, что я сказала - с некоторыми оговорками.
Я кивнул.
- Вы в самом деле не понимаете значение Песнопевца?
- А как я могу понять, не будучи ни дельфином, ни телепатом?
- Может, вам показать, помочь представить то, что я хочу сохранить и оградить от бед?
Я поразмыслил об этом, вспоминая происшедшее на станции, когда она напомнила мне кое-что из Вильяма Джеймса. У меня не было способа узнать, как можно при этом управлять своим состоянием, какими силами она может навалиться на меня, если я соглашусь на подобный эксперимент. Тем не менее, если все это выйдет из-под контроля и если помимо того, что было обещано, будет какое-то минимальное вмешательство в мой мозг, я знал способ мгновенно положить конец этому. Сложив руки перед собой, я положил на кольцо два пальца.
- Очень хорошо, - согласился я.
И затем это родилось снова - нечто вроде музыки, и все же не музыка, нечто такое, что не выразить словами, ибо сущность этого была такой, какую не ощущал и какой не владел ни один человек: оно лежало вне круга человеческого восприятия. Я решил потом, что та часть меня, которая впитывала все это, временно переместилась в разум творца снопеснопения того дельфина, и я стал свидетелем-соучастником временного рассуждения, которое он импровизировал, придавал аранжировку, сливая все ее части в заранее сконструированные видения и выражая их словами, законченными и чистыми, и облекая в воспоминания и в нечто отличное от сиюминутных действий, и все это смешивалось и гармонично, и в радостном ритме, которые я постигал только косвенно через одновременное ощущение его собственного удовольствия от процесса их формулирования.
Я чувствовал наслаждение от этого танца мыслей, разумных, хотя и нелогичных; процесс, как и всякое искусство, был ответом на что-то, однако на что именно - я не знал, да и не хотел знать, если честно, ибо это было само по себе достаточностью бытия - и, может, когда-нибудь это обеспечит меня эмоциональным оружием на тот момент, когда мне придется стоять одиноким и беспомощным перед бедой - ибо это было чем-то таким, что невозможно оценить верно, разве что только тогда, когда в памяти всплывут фрагменты его - нечто вроде бешеного веселья.
Я забыл свое собственное бытие, покинул свой ограниченный круг чувств, когда окунулся в море, что не было ни светлым, ни темным, ни имеющим форму, ни бесформенным и все же осознавал свой путь, возможно, подсознательно, в нескончаемом действии того, что мы решили назвать "людус" - это было сотворение, разрушение и средство к существованию, бесконечное копирование, соединение и разъединение, вздымание и опускание, оторванное от самого понятия времени и все равно содержавшее сущность времени. Казалось, что я был душой времени, бесконечные возможности наполняли этот момент, окружая меня и вливая тонкий поток ощущения существования и радости... радости... радости...
Крутясь, этот момент и поток вытек из моего разума, и я сидел, все еще держась за смертоносное кольцо, напротив маленькой девочки, сбежавшей от жутких цветов; она сидела, одетая во влажную зелень, весьма и весьма бледная.
- О-ча доу десу-ка? - произнесла она.
- Итадакимасу.
Она наполнила чашку. Я хотел протянуть руку и коснуться ее руки, но вместо этого поднял чашку и отпил из нее.
Конечно, она приняла мою ответную реакцию. Она знала.
Но заговорила она немного погодя.
- Когда придет мой час - кто знает, как скоро? - я уйду к нему, сказала она. - И я буду там, с Песнопевцем. Не знаю, но я продолжу это, возможно, как память, в том безвременном месте, и будет это частью снопеснопения. Но и теперь я чувствую часть ее.
- Я...
Она подняла руку. Мы допили чай молча.
На самом деле мне не хотелось уходить, но я знал, что должен идти.
Как много осталось такого, что я должен был сказать, думал я, когда вел "Изабеллу" назад, к Станции-Один, к мешку алмазов и всему остальному, что там еще было.
Ну и ладно, подумал я. Самые лучшие слова чаще всего именно те, что остаются несказанными.
3. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАЛАЧА
Большие пушистые хлопья падали в ночи, безмолвной и безветренной. Похоже, на свете не существовало ни бурь, ни ветров - ни дуновения, ни вздоха. Только холодная равномерная белизна, плывущая за окном, и безмолвие, подчеркнутое выстрелами, удалявшимися перед тем, как затихнуть. В центральной комнате сторожки единственными звуками были случайные шорохи и шипение обуглившихся дров на каминной решетке.