Он не ощущал запахов. Кроме одного — первобытного запаха вечнозеленого реликта Рождественских времен, который медленно вращался на пьедестале в центре зала, роняя несгораемые иголки.
Все казалось далеким, отстраненным, пережитым. Ушедшим.
Еще несколько минут — и наступит двухтысячный…
Леота трепетала на сгибе его руки, как стрела на туго натянутом луке, и ему хотелось сломать эту стрелу или выпустить — не целясь, наугад, лишь бы из глаз, прекрасных зеленовато-серых глаз, исчезло самадхи[29], или близорукость, или что бы там ни было…
Она следовала его неуклюжим движениям столь совершенно, что ему казалось, будто, соприкасаясь с ним, она читает его мысли! Особенно его сводило с ума ее дыхание — жарким влажным обручем охватывая шею, оно проникало под смокинг, словно невидимая зараза, каждый раз, когда Леота приближала к нему лицо и говорила что-то по-французски. Этого языка он еще не знал, а потому отвечал невпопад: «C’est vrai», или «Damn»[30], или и то и другое, — и пытался сокрушить ее девственную белизну под черным шелком, и Леота снова превращалась в трепещущую стрелу. Но она танцевала с ним, и это был самый большой его успех за минувший год, равный одному ее дню.
До наступления двухтысячного оставались считанные секунды. И вот…
Музыка раскололась надвое и слилась воедино, а шары засияли дневным светом. «Все как тогда», — вспомнил Мур и усмехнулся. Огни погасли. Чей-то голос произнес ему и всем остальным чуть ли не в самое ухо:
— С Новым годом! С новым тысячелетием!
…И он сокрушил ее…
Никому не было дела до того, что происходило на Таймс-сквер. А там толпа смотрела трансляцию Бала на экране размером с футбольное поле. Даже темнота павильона не была помехой для веселящихся зрителей — в инфракрасном свете они отлично видели прижимающихся друг к другу танцоров. «Возможно, именно мы сейчас — причина неистовства этой переполненной „чашки Петри“ за океаном», — подумал Мур. Это было вполне возможно, если учесть, с кем он танцует.
Его не беспокоило, смеются над ним или нет; слишком близка была цель, чтобы тревожиться о пустяках.
«Я люблю тебя!» — мысленно произнес он. (Дабы предугадывать ее ответы, он проигрывал диалог в уме, и это делало его чуточку счастливей.)
Шары замерцали, и Мур снова вспомнил прошлогодний Бал. Пошел снег; снежинки, будто крошечные осколки радуги, падали на танцующих; медленно тая, между шарами проплывали рулончики серпантина; под сводами павильона, ухмыляясь, кружились воздушные змеи, разукрашенные под китайских драконов.
Танец возобновился, и Мур попросил ее, как год назад:
— Пойдем куда-нибудь. Хоть минуту побудем наедине.
Леота подавила зевок:
— Нет. Мне скучно. Еще полчаса, и я ухожу.
У нее был красивый грудной голос. Самый красивый из всех женских голосов.
— Почему бы нам не провести эти полчаса в одном из здешних буфетов?
— Спасибо, я не хочу есть. Я хочу быть на виду.
Мур первобытный, почти всю жизнь продремавший в затылочной доли мозга Мура цивилизованного, с рычанием встал на дыбы. Но Мур цивилизованный, боясь, что он все испортит, надел на него намордник.
— Когда мы увидимся? — мрачно спросил он.
— Может быть, в День Штурма Бастилии, — прошептала она. — Liberte, Egalite, Fraternite…[31]
— Где?
— Под куполом Нового Версаля, в девять. Если нужно, я устрою тебе приглашение.
— Буду весьма признателен.
«Она заставляет тебя унижаться!» — злобно вставил Мур первобытный.
— Хорошо, в марте ты его получишь.
— А сейчас ты не уделишь мне денек-другой?
Она отрицательно покачала головой. Голубовато-белый локон обжег его щеку.
— Время слишком дорого, — прошептала Леота с пафосом и вместе с тем иронически, — а дни без Балов — бесконечны. Ты хочешь, чтобы я отдала тебе годы своей жизни?
— Да.
— Ты слишком многого хочешь.
Его подмывало послать ее к черту и уйти, но вместе с тем ему хотелось быть с нею. Ему было двадцать семь, и весь 1999 год он прожил в мечтах о ней.
Два года назад он решил, что пора жениться — его достаток вполне это позволял. Не найдя невесты, которая сочетала бы в себе лучшие черты Афродиты и цифровой вычислительной машины, он направил свое честолюбие в другое русло.
Ему удалось получить приглашение на «Новый год на орбите». Для этого ему пришлось объездить весь свет, не раз пересекая Международную демаркационную линию, и расстаться с месячным заработком. Но на Балу он встретил Леоту Матильду Мэйсон, Принцессу Спящих. Стоило ему увидеть ее наяву — и он напрочь забыл о цифровой машине. Мур влюбился. Вернее, позволил себе влюбиться. Во многих отношениях он был старомоден.