— Куда ее доставить?
— Тот отдаленный летний домик будет пустовать, — он показал за окно. — Сегодня вечером, скажем, в одиннадцать?
— Пригоню ее с колокольчиком на шее.
— Ха! Я бы предпочел поменьше одежды.
— Обнаженной до костей, милорд?
— Ну, не так радикально. Ха!
— Я профессионал, милорд.
Вместо того чтобы воспользоваться лифтом, он поднялся на девятый этаж по лестнице. Подойдя к ее двери, он остановился. Дверь распахнулась.
— О, я не знала, что здесь кто-то есть…
— Я как раз собирался постучать.
— Должно быть, я услышала, как вы поднимаетесь по лестнице.
— Должно быть.
Она пропустила его, и он вошел в квартиру, стараясь запечатлеть в памяти каждую картину на стене, каждый половичок и столик.
— Не хотите ли присесть?
— Благодарю.
Он вытащил конверт.
— Вы — Кассиопея Рамсэй?
— Да.
— Я пришел по поручению Двора Турнов.
Она вгляделась в Алькатрас его глаз. Они разглядывали друг друга, и слова, как во сне, проплывали между ними, покачиваясь на волнах цвета солнечного моря.
— Леонард, сын Ричарда, желает вашего присутствия в его покоях. Сегодня вечером, если возможно.
— Понятно. А что там произойдет?
— Ничего. Он хочет спать с вами.
О! А вы что же, королевский… посыльный? Почему ничего не произойдет?
— Да, и хорошо оплачиваемый. Я также и вам принес много денег. Вот.
Он будет мертв.
— Отлично, я буду там. Во сколько?
— Скажем, в полночь.
— В полночь, — улыбнулась она.
В полночь.
Когда он ушел, волны замерцали и схлынули.
Но Персей со стеклянной рукою, с мечом изо льда… Солнце же жжет горячей!
И тогда, впервые за много лет, она засмеялась.
Боевики Комстока рассредоточились в темноте. Малейший сигнал, и их ряды сомкнутся.
Войти мог любой. Выйти не мог никто.
— Ты знаешь время, Эл?
— Еще только десять.
Лазерные ружья с антрацитово поблескивавшими прикладами высовывались из черневших ветвей…
— Думаешь, кто-нибудь придет?
— Не знаю.
Напряженное ожидание; летний домик по-прежнему темен.
— Что, если Ричард вздумает прогуляться?
— Старайся, чтобы он тебя не заметил. Комстоку это ни к чему.
— Черт, речь идет о голове старика! Ему следовало бы быть благодарным.
— Это не его приказ, так что утихни.
Искры, жужжание насекомых.
— Кто там в коттедже?
— Не знаю. Поскольку никто не выходит, это не имеет значения.
— А если выйдут?
— Посмотрим.
Влажный ветер, хохот грома…
— Ты захватил пончо?
— Да, а ты нет?
— Проклятье!
Шаги.
Сквозь спрессованную всепроницаемость Опоясывающего Стата просачивались невесомые числовые значения: слова, доходившие отовсюду.
Трижды в день Статком устраивал тридцатисекундный перерыв, отдыхая от тяжелых материй, и переводил все на язык человеческой речи — миллионы единиц человеческой речи. Затем он трансформировал все в категории значимости.
Когда появлялся префикс V-кода, он расталкивал все остальные слова, сметая их в завывающие груды, и зажигал огни цвета поблекшей корицы.
Длинный бумажный язык метнулся по направлению к Смиту. Тот перестал полировать ногти и проткнул бумагу пилкой.
Подтянув к себе, прочитал.
Улыбнулся и вновь уронил бумагу на пол.
Проинформировав лобные доли мозга о том, что Рамсэй скоро умрет, мозжечок вернулся к пережевыванию своей жвачки.
Мозг вновь сфокусировал внимание на ногте большого пальца.
— …Паралич и лихорадка, — ответил Рамсэй, — вот что происходит. Кричи, если хочешь — никто тебя не услышит.
— Мертва. Она мертва, — сказал Ричард.
— Разумеется. Ты об этом позаботился девятнадцать лет назад. Помнишь?
Рамсэй обнял тоненькие плечи. Медленно повернул кресло с сидящей в нем женщиной.
— Глория! Ты помнишь Глорию?
— Да. Да! Горло горит огнем!
— Превосходно! Подожди, пока яд разорвет твои легкие!
— Кто ты? Ты не можешь быть…
— Но это я!
Его глаза загорелись оранжевыми сполохами, и он воздел руки над головой. Годы, словно листья, опадали с него.
— Капитан Рамсэй… Виндичи!
— Да, я Рамсэй, — сказал он. — Я собирался заколоть тебя кинжалом, но так получилось даже лучше. Ты так страстно хотел поцеловать ее минуту назад… девятнадцать лет назад. Настолько страстно, что убил ее вместе с мужем.