— Он не умер.
— Что? — с изумлением воскликнула она.
— Я говорю, он не умер.
Люси с такой силой сжала ручку дверцы, что у нее онемели пальцы.
— Вы имеете в виду Дэниела?
Эсме молча скрылась в доме.
Я жил от одного дежурства Софии до следующего. Каша на завтрак представлялась деликатесом, когда приносила ее она, и безвкусной бурдой, если подавала ее медсестра Фостер, или Джонс, или даже молодая пухлая Коринна. Когда София дотрагивалась до моей головы, рук или давала лекарство, я готов был вывернуться наизнанку. Не было ничего такого, что я мог или хотел утаить от нее; у меня не хватило бы выдержки.
Сфера компетенции Софии распространялась только на кисти рук и места выше плеч пациента. Старшие сестры выполняли более приземленные обязанности — подавали судно, проводили гигиенические процедуры и переодевали больных. Они действовали решительно, не обращая внимания на пациента, и, честно говоря, меня раздражало, что приходится отдаваться на их милость. В моей душе накопился большой опыт переживаний. Мне довелось жить в древних городах и плавать по всему свету, читать первые рукописи на пергаменте в библиотеке Пергама — и вот теперь я не мог обойтись без судна. Окружающие видели во мне того, кем я был: очередного восемнадцатилетнего солдата с искалеченным телом.
Для меня было непривычно страдать от серьезных ранений. Как и любого другого, во время моих жизней меня донимали ранения и боль. Однако от серьезных ран я умирал. Медицинской науке далеко еще было до современного уровня. Переход от жизни к смерти обычно не являлся долгим или чрезмерно торжественным, как сейчас.
Но, признаюсь, что, несмотря на досаду, вызванную собственной беспомощностью, я был заинтересован происходящим. Имели место огромные достижения в медицинской помощи, и я не оставлял их без внимания. Все это определило направление моих последующих нескольких жизней. У меня была естественная склонность к науке, но, вероятно, истинной причиной моего обращения к медицине стало то, что помощь, получаемая мной в том госпитале, исходила из столь любимых рук.
И вот, когда я пришел в себя и раны мои немного зарубцевались, меня перевели в палату наверху. Это была большая комната с желтыми стенами и четырьмя другими кроватями. Окна выходили в сад. Когда я садился на кровати, то видел зеленые листья вперемешку с красными, осенними. Даже во время дождя листва за огромными окнами создавала удивительное освещение. Где-то в гуще запахов антисептика и нашатыря я улавливал тонкий аромат Софии и в своих горячечных снах цеплялся за самый его слабый отголосок.
По ночам моя лихорадка усиливалась, но меня это не волновало, потому что иногда София приходила посидеть со мной.
— София, — бормотал я, когда она брала меня за руку.
Это было на третью ночь в моей новой палате.
— Констанция, — шептала она в ответ.
Я поднимал голову.
— Сейчас у тебя голубые глаза.
— Они всегда были голубыми.
— Нет, прежде они были темными.
— Неужели?
— Да, и такими же красивыми.
— Это большое утешение.
— В прошлый раз волосы у тебя были длиннее, и в них не было этих… штук, что ты носишь.
— Гребней?
— Да. Они были темнее, но глаза почти такие же.
— Я думала, они были черные.
— Да, другого цвета, но такие же. Похожие в чем-то главном. Глядя в эти глаза, я видел того же самого человека, что и сейчас.
Она кивнула головой. Температура у меня поднималась так высоко, что София во всем мне потакала.
— Последний раз я видел тебя, когда ты была совсем маленькой девочкой. Тебе было лет шесть.
— Как такое могло случиться? Ты вырос не здесь, в Кенте?
— Нет, я увидел тебя в Греции.
— Я никогда не бывала в Греции.
— Нет, бывала. Тебе было очень плохо. — Моя лихорадка действовала как сыворотка правды. Я чувствовал, как глаза мои наполняются слезами, но сдерживался. — Я пытался тебе помочь. Дай посмотреть твою руку. — Закрыв глаза, я попытался вспомнить. — Левую.
Она неохотно протянула мне руку.
— Подними рукав. Уверен, у тебя там есть отметина. Вот здесь.
Я указал место на рукаве ее кофты.
Она внимательно посмотрела на меня. Не предполагалось, что пациенты станут просить ее обнажиться и она это сделает. Но она была любопытна. Сняла свой кардиган, связанный из хорошей зеленой английской шерсти, и высоко закатала рукав нижней блузки, чтобы показать мне руку. Я так пристально смотрел на нее, что она покраснела.