После этого я долго ее не встречал. Едва ли не пятьсот лет. Боялся, что душа ее умерла. Было бы трудно оправиться от той жизни, которую она выстрадала. Некоторые души умирают после достижения цельности и гармонии, тогда как иные исчезают из-за полнейшего разочарования. Как я уже говорил, именно желание сильнее всего заставляет нас возвращаться. Когда, на радость или горе, круг обязанностей прерывается, как правило, наступает конец.
В глубине своей низкой душонки я не переставал надеяться, что мы с Софией составим единое целое. Мне претит эта фраза (так же, как и выражение «родные души»), но не знаю, как можно лучше это высказать. Я всегда считал, что сумею вычеркнуть из памяти свои грехи и с ее помощью стать лучше. У меня хватало дерзости думать, что я мог бы любить ее сильнее всех. Но при этом я опасался, что она без меня достигнет логического конца, а я навсегда останусь сам по себе, глупым и неприкаянным.
И вот наконец я прибыл в Англию. Я родился в английской сельской местности близ Ноттингема в последний день девятнадцатого столетия. Оказаться там было для меня большим счастьем. Несмотря на то что Британская империя всегда находилась в зените славы, прежде я не был ее подданным. Моя мать заботилась о детях и занималась садом. У меня было три сестры, одна из которых когда-то была моим дорогим дядюшкой во Франции, а вторая — женой в другой жизни, что само по себе довольно странно.
Отец работал на текстильной фабрике и увлекался разведением голубей. За домом у него располагалась голубятня, и он разводил голубей из племени, начало которому было положено в его семье более двух веков назад. Меня не интересовало разведение птиц или охота, но я был увлечен полетом как таковым и способностью птиц возвращаться домой. Меня также приводила в восторг перспектива полетов для человека.
Моим первым кумиром стал Перси Пилчер, пилот планера. Помню, как в возрасте девяти лет я с восхищением следил за успехами Уилбера и Орвилла Райтов, упрашивая отца свозить нас в Ле-Ман на первое публичное выступление.
Когда началась Первая мировая война, я стал мечтать о том, чтобы обучать голубей доставке сообщений и лекарств через вражескую территорию. Фактически, в той войне британцы и другие воюющие стороны в какой-то степени рассчитывали на голубей, но я был молод, силен и происходил из рабочей семьи — идеальное пушечное мясо. Будучи лояльным подданным короны, я горел желанием исполнить свой долг и, если бы мне позволили, отправился бы добровольцем на войну в шестнадцать лет в качестве помощника артиллериста и, вероятно, был бы убит под Пашендалем или Верденом. Но получилось, что мне пришлось ждать до 1918 года и пойти в пехоту. Лицом к лицу со смертью мне довелось столкнуться лишь во второй битве при Сомме в конце того же года. Мне кажется, это происходило совсем недавно.
Многое я мог бы порассказать о том времени, но замечу лишь, что в той битве я был ранен и отравлен газами. Меня, вплотную приблизившегося к смерти, но еще не совсем умершего, оставили лежать без сознания в грязи. Когда я очнулся, мне пришлось сощуриться от солнечного света, струившегося через огромное старинное окно. Видя, как я зашевелился — первые признаки жизни за несколько дней, как мне сказали позже, — ко мне бросилась молодая женщина в белой сестринской шапочке. Я заморгал и увидел склонившееся надо мной лицо — настолько прелестное и знакомое издавна, что я подумал, уж не приснилась ли мне она. Не испытай я множество раз переход в загробную жизнь (а также жизнь до рождения и промежуточное состояние), я подумал бы, что попал на небеса.
Она накрыла своей ладонью мою руку, и я почему-то подумал, что она тоже помнит меня.
— София, — прошептал я, чувствуя, как в смятении и восторге колотится сердце. — Это я.
В ее взгляде читалось не столько узнавание, сколько жалость. Хоть я и был еще полуживой и плохо ориентировался, но все же понял это.
— Меня зовут Констанция, — произнесла она. — Я рада, что ты очнулся.
Это была она. Неужели она искренне рада? — спрашивал я себя. Возможно ли, чтобы я был ей знаком? Имеет ли она хоть малейшее представление о том, насколько дорога мне?
— Доктор Берк будет очень доволен. Вчера в вашем отделении очнулся один мальчик, и вот теперь ты.
До меня дошло, что я — очередной мальчик в больнице. Потенциально на одну смерть меньше. Я вслушивался в ее милый акцент и разглядывал опрятный белый халат.
— Вы медсестра? — поинтересовался я.
— Не совсем, — ответила она скромно, но с достоинством. — Но я учусь на курсах.
Ее манеры были знакомы и приятны. Хотелось ей все рассказать, но я боялся, что она уйдет и я даже не успею на нее наглядеться.
— Где мы? — спросил я.
Я поднял глаза к большому окну и богато отделанному кессонами потолку.
— Мы в Хастонбери, графство Кент.
— В Англии?
— Да, в Англии.
— Похоже на дворец, — немного задыхаясь, заметил я.
— Это всего лишь сельский дом, — пояснила она, опустив голову, а потом снова взглянув на меня. — Но сейчас здесь госпиталь.
Я осознал, что задыхаюсь и у меня болит грудь. Меня до краев наполняла боль. Я попытался вспомнить, что же со мной случилось. Когда я в прошлых жизнях участвовал в войнах, фосген и иприт еще не применяли. Несмотря на все воодушевление от встречи с Софией, я вдруг испугался при мысли, в каком виде я предстал перед ней.
— Я хотя бы цел?
Она оглядела меня.
— Немного побитый, но, похоже, все части на нужных местах, — сказала она, проявив чувство юмора.
— Ожогов нет?
Она едва заметно вздрогнула.
— Кое-где есть волдыри, но серьезных ожогов нет. Тебе очень повезло.
Я попытался пошевелить ногами и почувствовал приступ боли, однако ноги были при мне, и я по-прежнему ими владел. Я ощущал на своей руке ее ладонь. Никакого онемения или паралича. Во мне зародилась надежда. Рядом со мной София, и я жив, не искалечен.
Она положила ладонь мне на лоб, и я почувствовал, что кожа у меня скользкая от пота. Ее нежность вызвала у меня в груди и горле боль иного рода. Неужели она меня совсем не помнит?
— Пойдемте, Констанция. Продолжайте дежурство, — произнесла женщина постарше, вероятно дипломированная медсестра, у которой были далеко не такие приятные голос, внешность и манеры, как у Софии.
София взглянула на нее.
— Пациент… — Она указала на табличку с фамилией. — Д. Уэстон пришел в себя, мэм. Сообщить доктору Берку?
Похоже, медсестра не сочла эту новость такой волнующей.
— Я сама ему скажу, — критически оглядывая меня, проговорила она.
— Хорошо, сестра Фостер, — кивнула София.
Мне очень не хотелось, чтобы София отнимала от моего лба руку, и я досадовал, когда она подошла к следующей кровати и положила ладонь на лоб другого парня. Дальше я повернуть шею не мог, поскольку она сильно болела, но хотя бы это я увидел. Я слышал, как она с ним беседует и как улучшается его настроение.
Я был одним из многих сокрушенных войной молодых людей, оказавшихся в этом госпитале, а она — добросердечной медсестрой, вызывавшей у нас мысли о любви и дарившей всем нам надежду. Она не знала, что была Софией, и не знала, что это я. Но в наших жизнях мы совпали во времени и пространстве, и данное обстоятельство вызывало у меня невыразимый восторг и чувство благодарности, которого хватило бы на несколько сотен лет.
Люси немного заблудилась, но вскоре нашла то место. С тех пор как она здесь была, прошел почти год, и розы разрослись еще пышнее. Трава тоже подросла. Она постучала в дверь трейлера, но никто ей не открыл. Поблизости не было других машин, кроме ее.
Люси не могла просто так поехать домой. За два дня до этого она собрала свои вещи и покинула общежитие. Люси провела две ночи в летней квартире Марни на Боллинг-авеню, а теперь автомобиль был готов отвезти ее обратно в Хоупвуд на следующие три месяца. Это был ее единственный шанс. Она села в нагретый, доверху набитый вещами салон автомобиля и стала ждать. «Что я здесь делаю?» — Люси чувствовала себя сыщиком.