Тело Дэниела и немногие его вещи, включая рубашку, которую она ему подарила, отправили его родителям и сестрам, живущим около Ноттингема. При жизни он не пожелал с ними общаться — почему, она не знала. Возможно, предвидел дальнейшие события.
Констанция сидела на пыльных ступенях заднего крыльца и наблюдала, как мужчины загружают грузовик. Дэниел был не единственным. Маленькая ферма в окрестностях Ноттингема не была их единственным пунктом назначения. Она смотрела, как они подняли борт и уехали. И все продолжала смотреть, как грузовик постепенно уменьшается в размерах, как поднимается, а затем оседает пыль. Констанция помнила то время, когда на месте этой автомобильной стоянки был огород и она выращивала огурцы, помидоры, салат и тыквы.
Он оставил для нее письмо. Несколько дней она была не в состоянии его прочитать. Спрятала его в своем старом тайнике, маленьком шкафчике, встроенном в стену за книжной полкой в желтой комнате. Считала, что заслуживает порицания за то, что мысленно умоляет этих больных, стонущих мужчин, среди которых не было Дэниела, покинуть ее комнату, оставив наедине с письмом.
Констанция старалась не отвлекаться, но у нее не получалось. Она пыталась запомнить имена и истории этих молодых мужчин, как будто ее это интересовало, но не могла заставить себя думать о них. Констанция думала о Дэниеле, но больше всего ее донимали и страшили мысли о своем будущем «я», которое позабудет его. «Я не хочу его забывать. Как заставить себя помнить?»
— Можно как-то улучшить мою посредственную память? — в слезах спросила она его за два дня до его смерти.
— Если очень хочешь, — ответил он, — то, пожалуй, можно.
Что ж, она очень этого хотела. Если требуется желание, то у нее должно получиться. Но как это сделать? Как через года докричаться до себя самой? Как запечатлеть в душе послание так прочно, чтобы оно непременно прошло вместе с тобой через смерть и было тобой услышано? Она не просила позволения запомнить жизни целиком; она хотела удержать лишь одну эту вещь.
«Я оставлю для себя путеводные нити. Буду посылать себе сны. Заставлю себя вспомнить».
Констанция размышляла о смерти больше, чем о жизни, а в таком месте этого делать не следовало. Дэниел ушел туда без нее. Что с ним происходило? Было ли ему страшно? А если на сей раз он не вернется?
Если он утратит способность вспоминать? Если эта смерть заставит его забыть? Может, в своей следующей жизни они пройдут по тротуару мимо друг друга в Мадриде, или Дублине, или Нью-Йорке. На миг остановятся, посмотрят друг на друга, испытывая непонятную острую тоску, но ни один из них не поймет почему. Они захотят остаться, но будут смущены, и ни один не будет знать, что сказать. Каждый пойдет своей дорогой. Возможно, подобное постоянно случается с людьми, которые когда-то любили друг друга. Невыразимо грустно встречаться с трагедией, если ее невозможно даже распознать.
Мысль написать письмо пришла к ней в утреннем сне. Сон этот был из тех живых снов, о которых думаешь, что все происходит на самом деле. Наподобие того, когда вам холодно и вы считаете, что укрылись еще одним одеялом.
Когда Констанция открыла глаза, письмо было наполовину написано. Схватив бумагу и перо, она написала как под диктовку. Ей почему-то показалось, что этот канал, связывающий ее реальную с ее образом во сне, сулит многое. Дэниел говорил, что сны наполнены образами и эмоциями из прежних жизней, а поскольку он помнил исходный материал, ему его сны казались менее таинственными, чем большинству людей. Может, это был тот сон, который она сумела бы удержать.
«Я не знаю, кто ты, но молю, чтобы это письмо попало в нужные руки. Молю, чтобы ты не отвергала его из-за странных идей, в нем содержащихся, и прониклась бы горячей искренностью, с которой я его писала. Я — Констанция Роуви из Хастонбери-Холла, графство Кент, неподалеку от городка Хайз. До моего девятнадцатилетия остается две недели. Когда-то меня называли Софией и многими другими именами. Если это письмо дойдет до того, кому оно предназначено, то, полагаю, я — это ты, твое прошлое, прежнее воплощение твоей души. Знаю, это кажется смешным и невероятным. Я чувствую то же самое. Но, прошу тебя, постарайся в это поверить.
Дэниел рассказывал мне, как это бывает — жить, и умирать, и жить снова, но я не вполне все это понимаю. Я знаю, у тебя (и у меня) есть приметы, переживающие, пожалуй, каждую смерть. Подозреваю, что у тебя на левом предплечье есть родимое пятно. Возможно, у тебя возникают проблемы с горлом. Тебе часто снится пустыня, и в твоих ночных кошмарах почти всегда присутствует пожар. Может, в твоих снах бываю я и этот дом. Надеюсь, что это так.
Я встретилась с Дэниелом здесь, в этом большом доме. Во время войны он был превращен в больницу, хотя принадлежит моей семье. Дэниел был ранен на реке Сомме — во второй битве, а не в первой, — а я ухаживала за ним как помощница медсестры. Он умер одиннадцать дней назад. Я хотела умереть вместе с ним.
Дэниел знал меня (и тебя) прежде, на протяжении многих жизней. Он помнит все. Неизвестно, что с ним будет, когда ты его увидишь, откуда он будет родом или как он будет выглядеть, но его будут звать Дэниел. Если он найдет тебя, то вспомнит, и, Господи, как я надеюсь, что найдет. Он захочет называть тебя Софией и станет рассказывать тебе необыкновенные истории. Ты будешь раздосадована, смущена и, вероятно, напугана поначалу. Если можешь, позволь ему объяснить тебе, кто он такой. Он разговаривает и читает на невероятном количестве языков, умеет обращаться со многими древними инструментами — будь то музыкальные или научные — и делает это не напоказ. Его ум превосходит самую полную энциклопедию. Он будет знать о тебе все: о чем ты мечтаешь, о чем думаешь, и это будет тебя преследовать.
Прошу тебя, верь ему. Открой ему свое сердце. Он может сделать тебя счастливой. Он всегда любил тебя, и ты когда-то всем сердцем любила его.
Хайз, Англия, 2007 год
Люси взяла напрокат машину в Хитроу и поехала в Хайз, старинный городок с протяженным галечным пляжем на берегу Ла-Манша. Воздух там был настолько пропитан солью и влагой, что все становилось влажным, даже ее одежда, которую она достала из чемодана. Люси сняла крошечную комнатку над рестораном на Хай-стрит. Поначалу она думала, что это паб, но оказалось — индийский ресторан. Прошло совсем немного времени, и она не только стала влажной, но и пропиталась отчетливым запахом карри.
Несмотря на огромные усилия и расходы, понадобившиеся для пересечения Атлантики, а также преподнесенную бедным доверчивым родителям беспомощную ложь о дорогой подруге Констанции, английской студентке, участвующей в программе студенческого обмена, которая умирает от желания увидеть Люси у себя в гостях, она никак не решалась на пятнадцатиминутную поездку в Хастонбери-Холл. У нее были заготовлены инструкции. Еще дома Люси загрузила их и распечатала. Все спланировать и разработать стратегию было нетрудно, но теперь, когда настало время увидеть реально существующий дом, который она воображала два с половиной месяца, Люси охватила тревога. Ей казалось, что каждый ее страх, каждая фантазия, каждый дурной сон может стать реальностью. Поехать в Хастонбери-Холл было все равно что договориться жить в ином мире, а Люси сомневалась, следует ли ей соглашаться на свое участие в этом. Ей хотелось бы иметь возможность вернуться домой. Это, как она полагала, и есть ее Рубикон.
В закусочной Люси выпила чай «Эрл Грей» с двумя кусками пирога. Для Марни и матери купила носки с десятью кармашками для каждого пальца, на каждом из которых были изображены головы разных королев.
«Что я здесь делаю? — прохаживаясь по Хай-стрит, спрашивала она себя. — Толстею и покупаю дешевые дурацкие носки». Люси всерьез подумывала о том, чтобы упаковать чемодан, освободить номер в своем индийском ресторане и уехать домой. Она могла бы вернуться в колледж к обычной жизни, ходить на вечеринки и общаться с реальными живыми людьми. Стать специалистом. В любое время оставить эту призрачную жизнь, которую для себя выбрала, выкинув из головы и Дэниела, и Констанцию, и мадам Эсме.