Какое-то время Яна гнала от себя мысли о самом страшном, но уже к сентябрю по утрам она обессилено висела над ванной, шумно отвернув воду, а однажды, только заслышав запах моркови, которую когда мать варила для «зимнего» салата, ее неожиданно и необратимо вырвало. В школе она не могла даже приблизиться к столовой – запахи горячих алюминиевых ложек, посудных тряпок и сладкого подлива делали ее по-настоящему больной. Впрочем, она держалась неплохо, справляясь с ежедневными приступами липкой паники, а ближе к концу сентября нашла в себе силы и оказалась в регистратуре городской женской консультации.
До этого Яна была у гинеколога лишь однажды – в прошлом году их, восьмиклассниц, привели в женскую больницу на медосмотр. Притихшие, они по очереди заходили в кабинет с угрожающей конструкцией смотрового стула (или стола), а, выходя, покрасневшие и смущенные, вряд ли хотели обсуждать с кем-то происшедшее. Тот первый осмотр у гинеколога хотелось забыть, забыть надолго.
Она приехала в женскую консультацию после уроков – пропускать школу у нее никогда не получалось из-за матери, которая четко следила и за оценками, и за посещаемостью.
В регистратуре было несколько женщин, в основном беременных, они нестройно стояли в очередь к маленькому окошку. Яна не решилась встать как все в очередь, и ей пришлось пропустить несколько человек в надежде, что никто не встанет за ней. Минут через сорок пять она поняла, что ждать бесполезно и, набравшись решимости, уверенно подняла руку, когда очередная беременная уточнила, кто последний. Окошко регистратуры было маленьким, и Яна почти просунула в него голову – ей не хотелось, чтобы ее слышали.
– Мне нужно направление на аборт, – неуверенно, изо всех сил заглядывая в глаза немолодой регистраторши и пытаясь определить ее отношение к происходящему, проговорила Яна. Она совсем не знала, чего ожидать, но реакция регистраторши превзошла даже самое худшее.
– На або-о-о-рт? – громко переспросила та и даже отъехала на своем стуле от конторки. А в следующий момент она уже широко развернулась и громогласно провопила куда-то в глубину стеллажей с карточками, рядами стоявшими за ее спиной:
– Нет, вы только посмотрите на нее – на аборт ей направление, видите ли, давай! Нет, ну вы такое видали, а? Нет, вы только гляньте на нее, а? – и регистраторша сделала кому-то широкий приглашающий жест в сторону Яны. Та сжалась и словно прилипла к стойке. Спину ее прожигали взгляды благополучных и взрослых беременных, которые, как ей казалось, имели полное право на свои раздувшиеся животы, в то время как она, Яна, чувствовала себя непрошенной, никчемной и жалкой воровкой. Отчаянно захотелось зареветь, убежать, хлопнуть дверью, бить, крушить, лишь бы не стоять вот так перед этой крикливой теткой-регистраторшей, которая тем временем уперла руки в бока и осуждающе раскачивалась на своем стуле.
Откуда-то из-за стеллажей выглянула пара голов в белых колпачках, одна немедленно скрылась назад, а вторая, молодая и довольно симпатичная, подошла поближе и с интересом посмотрела на Яну.
– Тебе лет сколько? – дружелюбно и негромко спросила она.
– Пятнадцать, – тихо и обреченно приврала Яна. На самом деле пятнадцать ей исполнялось через две недели.
– Тогда только с родителями, – снова негромко проговорила ей “хорошая” регистраторша, а толстая, услышав возраст Яны, всплеснула руками и снова громогласно провопила:
– Во! Пятнадцать! Нет, ну вы только посмотрите, а? Пятнадцать! Куда катимся-то, граждане, а? Уже пятнадцатилетки вон приходят и на аборт направление требуют!
Яна, у которой уже словно прыгали перед глазами цветные мячики, стараясь не обращать внимания на крики громогласной, из последних сил взяла себя в руки и как бы буднично спросила:
– А без родителей никак?
“Хорошая” лишь с пониманием покачала головой.
Тем же вечером Яна почти сварила себя в ванной – она не помнила, откуда узнала подобное, но ей было все равно. За следующую неделю она перепробовала и еще много чего: пила свекольный сок, сыпала в тазик с водой горчицу и даже поднимала и опускала тяжеленный диван в гостиной. Все было напрасно – кто-то маленький, но уже очень вредный крепко вцепился в нее внутри и твердо решил испортить ей, Яне, жизнь.
– Убью! – взревела мать, и вцепилась дочери в волосы. Яна орала как резаная – не от того, что было так уж больно, но так уж полагалось по сценарию, она знала наверняка, что мать остынет только тогда, когда она, Яна, окажется полностью поверженной. И она старалась вовсю – громко кричала, всхлипывала и подвывала, просила прощения и обещала.