"По дороге разочарований снова, очарованный, пройду. Разум полон смутных ожиданий, сердце чует новую беду", - ворвался в кабину знакомый голос. Знал он, что ли, Игорь Игоревич этот, мои музыкальные вкусы?..
"Сердце чует новую беду", - хмыкнул я. Крайне символично.
В боковые окна, как и в заднее, не было видно ничего по причине их специального к этому предназначения. Некоторое время меня занимал дурацкий вопрос: в чем цель подобной маскировки? Чтобы страждущие, транспортируемые к месту излечения, не видели счастливых своим здоровьем людей на улицах? Или наоборот? Так ведь соболезнование чужому горю вроде как облагораживает? В конце концов я решил, что причина проста до неприличия. А вернее, простые приличия - вот причина.
Запутавшись в словах, я отбросил размышления как несущественные и отчасти кощунственные и уставился в лобовое стекло.
Мои попутчики-наниматели были люди плечистые, но кое-что разглядеть было все-таки можно. Мы уже выехали за город, и вскоре моему взору осталось лишь тоскливо блуждать по освещаемым "дальним" светом фар обочинам, живописно украшенным сухими стебельками полыни и чертополоха. Но почти сразу и эта роскошь стала мне недоступна. Пошел снег, да такой густой, что казалось, будто мы смотрим не на дорогу, а в экран черно-белого телевизора, потерявшего настройку. Полынь была значительно живописнее. Встречное движение тоже почти прекратилось.
Я устроился поудобнее (удивительно, но это мне вполне удалось) и задремал...
* * *
Проснулся я потому, должно быть, что мы остановились. Или потому, что выспался? И когда только успел?
В окошечки струился яркий свет. Я взглянул на часы: старая добрая китайская "Монтана", служившая мне верой и даже некоторой правдой на протяжении добрых семи лет, впервые меня подвела. Экранчик был пуст. И это после того, как я всего месяц назад поставил новую батарейку, да не барахло какое-нибудь, а "Варту"? С первой же рейнджерской получки куплю себе хорошие часы! Я приблизил губы к запястью и прорычал злорадно в мертвое стекло: "Ме-ха-нические!"
Пока новых часов не было, и я прислушался к своему организму. Что-то внутри меня говорило о том, что времени прошло уже достаточно много. Даже очень много - я чувствовал себя настолько бодро, словно проспал часов десять.
Мочевой пузырь сигналил примерно о том же. Но не могли же мы за десять часов ни разу не остановиться? А я бы это сразу заметил, как, наверное, любой на моем месте (кроме разве что вдрызг пьяного) проснулся бы.
И почему конечности мои не затекли и зад не отсижен?
Я снова постучал в окошечко, отделяющее меня от кабины. Доброхоты с той стороны задернули его плотненькими занавесочками - верно, чтобы не мешал моему богатырскому сну свет фар встречных транспортных средств.
Занавесочка, а с нею и стекло отодвинулись, и моему изумленному взору предстала следующая картина: наш "УАЗ" стоял перед громадными, теряющимися за пределами обозримой области, воротами. Ворота были насыщенного зеленого цвета и почему-то казались слегка изогнутыми, как если бы были частью огромной полусферы. Кроме того, на дворе стояла самая настоящая ночь (это после десяти-то часов, прошедших в пути!), а свет, проникающий через мои матовые окошечки, принадлежал невидимым, но угадываемым довольно мощным осветительным приборам.
Шоферюга, открывший мне глаза на мир, откинулся в своем анатомическом кресле (не замеченном мною ранее) и со вкусом потянулся, широко зевая. Притомился, значит, родимый.
Игорь Игоревич разговаривал через открытую дверь с привратником.
Я прислушался, прислушался... ПРИСЛУШАЛСЯ - и ни черта не понял. Ничегошеньки!
"Заспанные" было сомнения вновь полезли наружу: язык был незнакомым. Ладно бы просто иностранным, я в общем-то даже и ждал, скажем, французского, хоть и не так рано; нет же - совершенно нездешним! Предложения были совсем короткими - одно-два слова, не более, а затем долгая-долгая пауза; но не это главное, - само построение слов лишало меня малейшего шанса вспомнить что-либо подобное. Начиналось все с певучего гласного звука, тянущегося куда-то в поднебесную высь, и вдруг резко обрывалось дробью рассыпанных по металлу хрустальных шариков, шаров и шарищ. Шары скакали так долго, что не у всякого оперного Паваротти хватило бы на это дыхания. А тут - на тебе: обычные мужички с улицы, разве что широкогрудые.
Привратник, впрочем, был очень хорош - особенной, киношно-спецназовской статью: мышцы так и перли наружу, грозя разорвать облегающее трико того же цвета, что и ворота, а на роже, и без того бандитской, красовался глубокий и страшноватый шрам, стягивающий левый глаз едва не до подбородка. Что там у него было на ногах, я не видел, а вот на бритой башке лихо сидел со вкусом и знанием заломленный берет ярко-малинового цвета без каких-либо знаков различия.
Тут мочевой пузырь меня доконал, и я бросился наружу, оставив прочее на потом.
Боковая дверь, через которую я влезал, оказалась запертой (и когда только успели, на ходу, что ли?), ручки изнутри не было, и я бросился к задней. Благословляя внутренние запоры, которые всегда готовы выпустить человека в пику наружным, я вывалился на дорогу и метнулся к колесу всякий знает, что в дороге по-другому нельзя - удачи не будет. Отведенное в подобной ситуации законами Мерфи & Podlosty время повозился с молнией и прочими заслонами, одолел наконец... и чуть было не забыл, зачем я, собственно, тут пристроился.
Закинутому в предвкушении блаженства к зениту взгляду открылась последняя деталь, завершающая картину, начатую чудовищными воротами с их стражем и его непонятным языком: через весь обозримый небосвод сверкающей серебром дорогой струилось нечто. Моих зачаточных познаний в астрономии хватило только на то, чтобы сопоставить грандиозную серебряно-туманную полосу с кольцами Сатурна..
Удовлетворившись этим объяснением, мозг позволил наконец измученному сфинктеру расслабиться...
ГЛАВА 2
Мы закрыли глаза
И далекий придумали остров.
Мы придумали ветер и себе имена.
Эдмунд Шклярский
Я неторопливо застегивал штаны и, глубоко дыша для одоления волнения, таращился на разрезающие небо кольца. Кольца были красивы... Мало того: они были прекрасны! Случись сюда угодить земному поэту из когорты романтиков, еще неизвестно, загоревал бы он об утраченной Луне или нет.