57. И. Лиснянская – Е. Макаровой
24–25 октября 1991
Леночка, солнышко мое! Получила от тебя письмо с запиской от Маньки. Доченька, конечно, первое время после Москвы – неуравновешенное. Все войдет в свою колею. Очень рада, что ты, моя дисциплинированная девочка, по утрам пишешь! ‹…›
Вчера, когда меня не было, приезжал Сережа (фотограф) и передал три предмета, которые вернула таможня. В том числе и черную (папину) икру. Без меня открыли банку, так что этот возврат держи в секрете. ‹…›
Очень мне нравится ездить в своих «Жигулях». Придает какую-то уверенность в передвижении. Например, на днях поеду к маме на могилку. Отвезу цветы и деньги на памятник. А то стой и голосуй, заказывай и т. д. и т. п. при нашей грубости. 2 раза в неделю договорились с шофером за 250 р. в месяц. Это – хорошо. А плохо, что все меня предупреждают о возможности угона. Я уже к мысли привыкла, хотя жаль, что непременно угонят. Я и техника – несовместимы, и по логике машину должны украсть. Инфляция подходит к гиперинфляции, но уже сейчас «Жигули» (шестерка) стоит на рынке 1 500 000 р. Вообще дела аховые и краховые. Вся страна борется сама с собой, при такой ситуации победителей не бывает, только побежденные. Долго же было в Москве тепло – видимо, ты привезла солнышко и потепление. Теперь уже начинает быть холодно. Уже пошел мокрый снег: завтрак – сметана. Но сметаны уже нет. Насытимся сметаной снега – прямо из космического холодильника. Как поживает «утро – сметана»?[96]
Вчера не успела дописать письма, а сегодня с утра в доме стоит крик Семена, читающего мою сверку: «Плохой стиль, делаешь Ахматову мелкой, цедеэльские манеры». В общем – ужас, хоть иди и забирай книгу, уплатив неустойку. ‹…›
58. Е. Макарова – И. Лиснянской
Осень 1991
Мамулечка, дорогая! Получила твое нежное успокоительное письмо. Прочла его дважды, один раз в такси, другой – в автобусе. Ты пишешь много лестного в мой адрес – это на расстоянии я обрела такой ореол. Вслед за этим письмом пришло второе, дополняющее и уточняющее. Вчера я написала несколько фраз, потом опять закрутилась. Сейчас у меня есть полчаса до поездки на Север, надеюсь, что смогу в них уложиться.
Мамулечка, правда, что время очень тревожное, особенно у вас, – каждый день что-то происходит, и все – к худшему. Это и есть развал империи. Достанет ли сил собрать здоровые, неповрежденные ткани и из них снова начать расти? Это похоже на полностью поврежденный механизм, у которого мотор то глохнет, то вдруг включается неожиданно, у которого пробит глушитель, нет солярки, нет бензина, но вот появился бензин – и вновь движение. Машине легче поставить диагноз, поскольку она плод человеческой мысли (инженерной), а вот как поставить диагноз живому существу? На сколько процентов оно еще сохранно и есть ли смысл для пересадки внутренних органов – ведь нужны доноры – у кого-то взять почку, у кого-то печень, стоит ли? И если стоит, то сколько стоит?
Машина – человек – творец.
Здесь остается апеллировать только к последней инстанции. Не забывая важность двух первых. В периоды катаклизмов очень трудно видеть провиденциальную задачу, она потоплена в отсутствии молока, витаминов и прочего необходимого топлива для существования.
Отсюда все тоже плохо просматривается.
Мамочка, спасибо тебе за все твои добрые слова, но на расстоянии действительно происходит романтизация образа. Особенно единственного ребенка. ‹…› Сейчас я очень занята подготовкой выставки детей, моих учеников. Опять нужна концепция, нужно найти гармонию между планом содержания и планом выражения. Это аналитическая работа, здесь нет места капризам вдохновения. Дети должны понимать мои установки, а это значит, я должна понимать – их. Тогда дизайнер понимает меня и детей. Значит, нужно планировать как с Фридл, никакой спонтанности. А вся моя проза – спонтанна. Таким образом, я внутренне распадаюсь на части. Мне кажется, именно этот дефект создает разорванность и в личной жизни. Я чувствую, но не могу поступать согласно чувству. Даже чувство должно быть для меня интеллектуализированно, понято, т. е. из-за этого я не могу быть стопроцентно честной. И когда я пишу, это как бунт против логистики, но не очень уж сильный, так, волнения на море.
Лена Изюмова может плакать, смеяться, реагировать сиюминутно, а я на это не способна. Все оседает во мне – так было в Москве, когда мне часто хотелось плакать, но выглядела я даже, по-моему, холодной. Ладно, этот самоанализ или объяснения оставлю на потом. ‹…›
96
Билл ездил по Союзу с профессорами Иерусалимского университета. Во Владимире их обокрали подчистую, вплоть до обуви, о чем он сообщил мне по телефону. Чтобы как-то смягчить историю, он похвалил ресторанные завтраки, – «эври бокер – сметана» – это предложение из трех слов на трех языках маму невероятно рассмешило, и, уже позже, когда она жила у нас, при встрече с Биллом произносила их в качестве приветствия. Поездка в Москву описана в повести «Obsession».