Я узнала, что Георгий Леонидович Двигун существовал без всяких родственников, его труп был не востребован, поэтому его решили похоронить с добавкой меня, о чём никто и знать не знал, кроме человека, принёсшего меня из роддома, а также человека, обитавшего в морге, и самого Георгия Леонидовича Двигуна.
Там ещё было какое-то странное существо, которое я никак не могла вообразить, но мысли о котором уловила, когда они витали вокруг головы человека, обитавшего в морге. Он звал это странное существо Экономией. Её имя мне уже доводилось слышать от мамы, когда она, беременная мною, разговаривала с кем-то. Так вот, эта Экономия велела человеку, обитавшему в морге, вложить меня в труп бомжа, что тот, повинуясь Экономии, тут же и сделал.
Я поблагодарила Экономию за то, что она придумала, как поступить со мной. И прибавила, что извиняюсь перед ней, что не приветствовала её, когда внесли меня в морг. Но это я по неведению, я ведь просто не заметила её присутствия. Да и сейчас, честно говоря, всё никак не могу её заметить, лишь догадываюсь о ней по тем мыслям, что мне передались от человека, обитающего в морге.
Экономия ничего не ответила. Впрочем, я уже начала привыкать к тому, что меня игнорируют.
И вдруг Георгий Леонидович Двигун заговорил со мной. Он спросил:
— Тебя как зовут?
— У меня нет имени, назвать меня не успели, я слишком рано умерла, — отвечала я.
Наш разговор происходил без слов, но и мыслями наши реплики тоже не назовёшь. Наверное, то были сигналы посмертного рода — не слова, не мысли, но какое-то специальное трупное общение.
— Нет имени! — ухмыльнулся он, и непонятно было: то ли он зол на то, что у меня нет имени, то ли этому рад. Продолжал: — А вот у меня имён много…
— Я знаю, — вставила я, — вас зовут Георгий Леонидович Двигун. Целых три имени! — Я говорила это с почтительной завистью.
Он уловил мою зависть, сказал самодовольно:
— Завидуешь, сучка мелкая, да? И правильно. Завидуй.
— Я не сучка, — сказала я, обидевшись, и тут же попыталась пошутить, возможно, неудачно: — Сучка — это самка сучка, и растут они на одном дереве, а я не от дерева отломилась, я от мамы родилась.
— Больно говорливая, — зло сказал он; похоже, моя дурацкая шутка только раздражила его. — Нет имени, значит, помалкивай. Когда спрошу, тогда и будешь трендеть. Ты, падла, своё место знать должна. Ясно?
Я промолчала.
— Ясно? Я тебя спрашиваю.
— Ясно, — ответила.
— Вот так. — Он, казалось, немного подобрел. Продолжал: — Ты только три моих имени знаешь, а у меня их больше. Меня ещё звали Жориком, Жоржиком, Двигаем, Двинутым, Движняком, Задротом, Падалью, Придурком, Мразью, Падлой…
Я встрепенулась, перебила его:
— Погодите, Падлой? Вы же несколько слов назад меня так назвали — Падла. Почему?
— Хочешь, — сказал он, повеселев, — подарю тебе это имя?
— Правда?
— Бери, не стесняйся, мне не жалко.
— Благодарю, — произнесла я слегка торжественно.
Имя, правда, не родителями данное, поэтому не моё собственное, да ещё не особо хорошее, а честно говоря, и вовсе дрянное, но всё-таки имя. Для такого безымянного существа, как я, это уже нечто.
— А вы слышите, — спросила я, — как тихо стало? Почему?
Ответа не было.
— Георгий Леонидович Двигун! — позвала я.
Тьма, тишина и одиночество вокруг. Хотя откуда взяться одиночеству, если нас двое? Впрочем, я не очень-то и осведомлена насчёт свойств одиночества: возможно, оно действует и там, где люди тесно связаны друг с другом. Возможно, одиночество бывает массовым.
Наверное, пока мы разговаривали, нас похоронили.
Я помнила, где я — внутри Георгия Леонидовича Двигуна. И понимала, где должен быть он. Если нас и впрямь похоронили — то мы в земле. Но понимать-то понимала, а видеть и чувствовать ничего не могла, и уже начала сомневаться: правильно ли понимаю само положение моё?
С тех пор как я зародилась, я ведь ещё ни разу не была под землёй. Если не считать спусков в один подвальный магазин, куда заходила моя беременная мама, но это не считается. Всё время, пока я жила внутри мамы, она была сверху земли, всё время над землёй, ни разу не закопалась в неё. Поэтому я не знала и вообразить не могла, как же это страшно, когда ты вдруг уходишь под землю, а земля тебя заглатывает.
Конечно, мертвецам — таким, как я или Георгий Леонидович Двигун — так положено. Наш удел уходить под землю, там наше место, наше назначение. Но с непривычки это всё-таки страшно. Я же мертва впервые. А мертвецы — они, как и все люди, много чего боятся, страшатся, пугаются, трепещут.