«Так кто же преследовал тебя?»
«Все. Курия. Дважды пытались меня убить. Чтоб я замолчал. Ты ведь знаешь, что было пять лет назад. За два года до того осудили нарбоннских бегинов, после чего Беренгар Таллони, хоть и был судьею на том процессе, обратился к папе с воззванием. Время было плохое. Иоанн выпустил две буллы против спиритуалов, и даже Михаил Цезенский сдался. Кстати, когда ты его ждешь?»
«Он будет здесь через два дня».
«Михаил… Давно я его не видел. Сейчас он думает иначе. Он понял, чего мы тогда хотели. Перуджийский капитул поддержал нас. Но это сейчас. А тогда, в 1318 году, он поддался папе и уступил ему пятерых спиритуалов из Прованса, отказавшихся подчиниться францисканскому чину. Их сожгли, Вильгельм… Ох, какой ужас…» — Старик закрыл лицо руками.
«Но все-таки что же произошло после воззвания Таллони?» — спросил Вильгельм.
«Иоанну пришлось снова объявить дискуссию, понимаешь? Он был вынужден. Потому что колеблющиеся были даже в курии. Даже куриальные францисканцы, эти фарисеи, гробы повапленные, готовые продаться за пребенду[56], — даже они тогда сомневались. И Иоанн велел мне составить записку о бедности. Это была хорошая записка, Вильгельм, да не накажет Господь меня за гордыню…»
«Я читал, Михаил мне показывал».
«Сомневающихся было много. И среди наших тоже. Провинциал Аквитании, кардинал Сан Витале, епископ Каффский…»
«Идиот», — сказал Вильгельм.
«Да покоится в мире. Господь прибрал его два года назад».
«Не был Господь так милостив. Это ложный слух, идущий из Константинополя. Болван Каффа до сих пор с нами и, скорее всего, явится сюда с делегацией, спаси Господь и помилуй наши души».
«Но он за Перуджийский капитул», — сказал Убертин.
«Вот именно. Он принадлежит к тому роду людей, которые — просто находка для неприятеля».
«Честно сказать, — заметил Убертин, — он и тогда не слишком помог нашему делу. И вообще все кончилось ничем. Но все-таки идею не признали еретической, и это немаловажно. Вот чего они мне не могли простить. Вредили как могли. Говорили, что я был в Саксенгаузене три года назад, когда Людовик объявил Иоанна еретиком. При том что всем известно, что я в июле был в Авиньоне у Орсини… Говорили, что в декларации императора использованы мои идеи. Безумные домыслы…»
«Ничего безумного, — сказал Вильгельм. — Эти идеи подсказал императору я, почерпнув их частью из твоей Авиньонской декларации, частью из Оливи».
«Ты? — воскликнул Убертин со смешанным выражением недоверия и радости. — Так ты считаешь, что я прав?»
Вильгельм, похоже, смутился. «Это были подходящие идеи для императора в тот момент», — уклончиво пробормотал он.
Убертин смотрел с подозрением. «А-а, значит, на самом деле ты в них не поверил?»
«Рассказывай дальше, — сказал Вильгельм. — Расскажи, как ты спасся от этих сук».
«Ох, Вильгельм, и вправду суки, бешеные суки. Пришлось биться с самим Бонаграцией, понимаешь?»
«Но Бонаграция Бергамский за нас!»
«Теперь! После того как я с ним столько говорил! Только после этого он дал себя убедить и выступил против Ad conditorem canonum. А папа отправил его на год в тюрьму».
«Я слышал, что ныне он сблизился с моим другом, живущим при курии, с Вильгельмом Оккамским».
«Я его знаю. Он мне не нравится. Холодный человек, только голова, нет сердца».
«Но голова хорошая».
«Возможно. И заведет его в ад».
«Там мы с ним увидимся и будет с кем устроить логический диспут».
«Замолчи, Вильгельм, — перебил Убертин, улыбаясь с бесконечной нежностью. — Ты лучше всех твоих философов. Если б еще ты хотел…»
«Чего?»
«Помнишь, мы виделись в последний раз в Умбрии? Помнишь? Я тогда воскресал от моих недугов благодаря заботам этой дивной женщины… Клары из Монтефалько… — При ее имени лицо старика просияло. — Клара… Когда женское естество, от природы злопакостнейшее, воспаряет к святости — вот тогда может собой явить высочайшее средоточие благостыни. Ты-то знаешь, Вильгельм, что вся моя жизнь одушевлена чистейшим целомудрием, ты-то знаешь, — и конвульсивно схватил Вильгельма за руку, — знаешь, с какой свирепой (да, верное слово!), свирепой страстью к смирению я умерщвлял в себе трепет плоти, дабы стать проводником единственного чувства, любви к Христу Распятому… И все же три женщины вошли в мою жизнь как истинные посланницы небесных сил. Ангела из Фолиньо, Маргарита из Кастелло (она предвосхитила завершение моей книги, когда я еще не написал и трети) и, наконец, Клара Монтефалькская. Счастливым промыслом Божиим именно я был назначен расследовать ее чудеса. И я убеждал толпу в их святости еще до того, как на это отважилась матерь пресвятая церковь. А ведь ты был рядом, Вильгельм, и мог бы помочь в святейшем подвиге, но не захотел…»
56
Пребенда — материальные средства, получаемые духовными лицами в виде земельных владений, домов для жительства клира, доходов по церкви, денежного жалованья.