***
На этот раз Илья взял в Ивановку всех троих. Надя уже работала в полную силу, сыновья-подростки тоже помогали толково, и тащить разом два надела становилось несколько легче.
Свалив покос, Илья решил ненадолго – поджимали иные сельские дела - мотнуться в Тверь, вызнать, не сотворилось ли без него в дружине какой неисправы. Детей он оставил в Ивановке, наказав Наде присматривать за братьями.
Весть о том, что дядя Вася пустошит Холмскую волость и всяко не минует Ивановки, пристигла Илью в пути, и первое, что подумалось: опять?! Не дам! Вдругорядь - не дам! Но, оценив величину войска, что тяжко облегло дорогу, он отчетливо понял, что им с мужиками, без иньшей помощи, деревни не отстоять.
Он стоял в кустах, зажимая храп коня, чтобы тот случайным ржанием не выдал их, и думал, кого ему спасать: своего князя или свою семью. А войско текло и текло мимо, подымая пыль сапогами. Решило то соображение, что Всеволодовичи оставались в Твери, и Василий, если задумал над ними какую-либо пакость, скорее всего ее уже сотворил. Когда кашинцы наконец прошли, и Илья, всякую минуту ожидавший гибели, уверился, что остался цел, он помчался назад.
Двигаясь лесными тропами, он добрался до Ивановки вовремя и там распорядился, не медля ни часу, зарывать хлеб, бабам забирать детишек и отгонять скотину в Гнилой бор, где еще со Щелкановой рати было слажено убежище, правда, невесть, пригодное ли теперь для жилья, а мужиков, оборуженных охотничьими луками, рогатинами и пересаженными на долгие рукояти топорами, повел к Новому Городку. Удержать город, он понимал это разумом воина, ныне было самым главным.
Сыновей, несмотря на их просьбы, он с собой не взял, заявив:
- Кто ж тогда обережет женщин?
Тринадцатилетний Семен, уразумев, кивнул молча и твердо, и Степа, став плечом к плечу с братом, выговорил звенящим от напряжения голосом:
- Убережем!
Наде, обнимая на прощанье, он все же шепнул:
- Братьев береги!
Она без слов склонила голову. Перекрестила отца, уже сидевшего в седле, таким Лушиным, таким знакомым жестом, что у Ильи защемило сердце.
Распрощались, и Илья во главе своего невеликого отряда выступил в путь. Напоследях обернулся на обоз, медленной змеей уползающий в лес, и подумал: доведется ли еще увидеть своих детей?
В Новом Городке ткнулись в сутолоку и бестолочь. Город был забит ратными и беженцами, которых малая крепостица попросту не могла вместить. Илья сунулся было туда, сюда, взъерошенный и охрипший от крика воевода рявкнул на него матерно. Илья отмолвил, нехорошо узя глаза:
- А ты меня, боярин, не лай! В бою рядом станем.
Воевода, только тут уразумевший, что перед ним не очередные беженцы, а ратная помочь, повинился и распорядился размещать и кормить уставших мужиков.
Илье не пришлось передохнуть и на мал час, едва успел сжевать сухомятью хлеба. К его огромному облегчению оказалось, что князь Иван тоже здесь, в Городке. Княгиня Евдокия, видимо, женским чутьем уловившая, что что-то затевается, вовремя уехала из стольного града вместе с детьми. Иван отправился с теткой, а Юрий остался в Твери, и теперь от него не было ни вести, ни навести.
Преодолев первую, от неожиданности, сумятицу, Михайловы бояре успели забить город в осаду до подхода кашинских ратей. Передовые отряды появились уже ввечеру. Стоя на забороле, Иван наблюдал, как движутся внизу светящиеся точки. В низко надвинутом, не своем, шеломе с опущенной стрелкой он выглядел очень сосредоточенным и до ужаса юным. Таким юным – Всеволод, как казалось Илье, таким и не был никогда. У Ильи самого не было ни брони, ни копья, и вообще изо всей ратной справы только сабля, без которой он, из дурацкого гордения, обык не выходить из дому.
Княжич вдруг оборотился к Илье:
- Удержим город?
- Удержим! – Илья не колебался ни мгновенья. – Княгиня в городе, так и удержим.
Иван помолчал, что-то додумывая про себя, спросил:
- У тебя ведь дети?
- В лесу! – отмолвил Илья. – Бог даст, отсидятся. – О детях он не позволял себе думать. - А Городок мы должны удержать. Во что бы то ни стало. Потеряем город – потеряем все.
- Удержим! – повторил Иван. Почти так же, как давеча Степа.
С утра кашинцы полезли на приступ. Приступ отбили, отбили и следующий. На третий день осажденные сами сделали вылазку. Иван вел воинов, и они рубились, и потом откатывались назад, и иные, увлеченные боем, промедлили отступить, и кашинцы на их плечах едва не ворвались в крепость, но все же обошлось… Потом хохотали, вспоминая, как расшугали курей, приготовленных к обеду, а одна пеструшка вцепилась когтями кашинцу в лицо, что твой сокол! А Иван сам разоставлял кметей по стенам, сам проверял сторожу, и распоряжался на удивление толково. Это признал и воевода, по-первости не принявший пятнадцатилетнего княжича в расчет. Иван на глазах из мальчишки становился воином и мужем.
Больше сражений не было. Василий Кашинский, навыкший грабить беззащитные села, городов брать не умел. И после недолгой осады, разорив и испустошив окрестности, он отступил от Нового Городка.
***
Они сидели в обширной зале Виленского замка. Вдвоем. Крепкий молодой раб – именем, кажется, Войдыло – недвижно замер у дверей, оберегая беседу господина с русским князем. Сквозняки гуляли под гулкими сводами, гоняя черные мохнатые тени, заставляя метаться огонь в очаге, где корчились, погибая, целые пни. Ольгерд, высокий (они с Михаилом были примерно одного роста), кряжистый, заметно обнесенный сединой, сам схожий с могучим деревом, молчал.
- Зри! Москва все гребет к себе! Как бы, осильнев, не похотела прибрать к рукам и твои города.
Покамест как раз Ольгерд прибирал к рукам русские города, и Михаил, высказав в горячности, испугался собственных слов. Не прозвучало ли так, будто он заведомо отдает литвину… да хоть Смоленск?
Ольгерд, однако, не стал искать второго смысла. Медленно покачал головой, высказал единственное:
- Немцы!
- Поможешь Твери – и Тверь в иное время выстанет против немцев! – возразил Михаил.
Ольгерд не ответил. Хрустнула в руках сломанная ветка. Ольгерд кинул обломки в огонь, повторив про себя: «Тверь. Вот как!». Перевел взгляд на шурина.
- Я дам тебе полк! Маленький.
***
Михаил Микулинский двигался по Тверской земле, и войско его росло, как снежный ком. Все, обиженные Василием, собирались под его стягом, а обижена ныне была вся Тверская земля. Быть может, ограничься дядя Вася одним Семеновым уделом, как-никак, присужденным ему (точнее, Еремею) духовным главою Руси, у него и оставалась бы какая-нибудь надежда. Но он не смог удержаться от искушения посчитаться с ненавистными Александровичами. Тверской князь разорял тверскую землю, и земля поднялась. Литовский отряд, действительно, был невелик, предназначенный не столько для боя, сколько для устрашения, но он был. К Михаилу присоединился Иван, присоединился и Юрий Холмский, как оказалось, счастливо сумевший избегнуть нятья. И вскоре войско подошло к Твери.
Накануне Михаилу привиделась во сне осада города. Сон был настолько правдоподобен, что он даже чуял запах гари и крови. Пороки били по городу, и он видел, как каменные глыбы перелетают через стены и падают на Спасо-Преображенский собор. В действительности, конечно, они не могли лететь так далеко, но во сне он отчетливо видел, как серые валуны сшибают крест, сшибают, почему-то беззвучно, белокаменное узорочье, как собор целиком начинает проседать, все так же без единого звука.
Михаил проснулся и не сразу сообразил, что бой еще не начался. Рушащийся собор так и стоял перед глазами. Он спросил себя: Михаиле, ты действительно готов брать приступом стольный город своей земли? Вспомнил расхристанные избы и вытоптанные поля, где клонились долу и осыпались чудом уцелевшие колосья, вспомнил почему-то оскаленную пасть мертвого пса, лежащего поперек порога, и черных мух, вьющихся над запекшейся раной. И, ужаснувшись сам себе, сцепив зубы, все же ответил себе: да!