Дорога точно присела, готовясь прыгнуть на крутой пригорок. Дмитрий придержал коня, обернулся к жене.
- Знаешь, милый… - проговорила она с чуть-чуть растерянной улыбкой. – Нам, кажется, лучше поворачивать обратно.
В терем он внес жену на руках.
31 декабря, в последний день студеня-месяца, как раз накануне Васильева дня, у великого князя родился сын.
Комментарий к 1371.
[1] Хранителем печати.
[2] Авторская версия.
[3] Проценты.
[4] Здравствуйте (итал.)
[5] Подарок (итал.)
[6] Спасибо (итал.)
[7] Десять тысяч
[8] Колыбели.
[9] На Руси анютины глазки считались «цветами не для живых», и в садах их обычно не разводили.
[10] День святителя Петра, 22 декабря. К этому времени расходуется половина корма, предназначенного на зиму для скота.
[11] Сочельника.
[12] Татарский мурза Салахмир из улуса Мохши после этого перешел на службу к Олегу и женился на его сестре Анастасии.
[13] Ряженые
[14] Отцом Олега, по разным версиям, называют либо Ивана Ивановича Коротопола, печально прославившегося убийством своего двоюродного брата Александра Михайловича Пронского (этой точки зрения придерживался А.А.Зимин), либо Ивана Александровича (Д.И.Иловайский, А.В.Экземплярский) – этот, вроде бы, ничего ужасного не натворил. Автор выбрал первую версию.
[15] Длинные широкие рукава.
[16] Женская ферязь выглядела примерно так же, как и мужская: на пуговицах или завязках спереди, неширокая, без воротника, с узкими рукавами. Судя по всему, в зависимости от материала ферязь могла носиться и как среднее платье, и как верхняя одежда.
========== 1372. ==========
и прыснула в ладошку.
В награду за победу над Олегом Рязанским Боброку была обещана рука княжны Анны. Победу он одержал, а в том, что Владимир Пронский не смог усидеть на подаренном ему столе, вина была уже не Боброкова. На Свибла, клявшегося, что все продумано и просчитано, Дмитрий гневен был страшно, и не миновать бы княжескому возлюбленнику опалы, но Иван Вельяминов, как всегда, все испортил.
Он брякнул:
- Что, боком вышла тебе лопасненская-то деревенька?
Микула больно наступил брату на ногу, но было уже поздно. Князь аж привстал, стиснув посох… сдержал себя и не сказал ни слова, но Микула успел поймать взгляд двоюродного брата, и ему сделалось по-настоящему страшно.
Свибл свечку поставил за здравие своего неловкого супротивника.
- Деревеньки ему чужие глаза колют! – возмущался вечером князь, расхаживая взад-вперед по горнице и вскидывая головой, точно норовистый конь. Дуня, сидя в распахнутом саяне, кормила грудью Васеньку. – Земелька, вишь ты! А что кроме земельки есть еще земля, есть Русь, ему такая мысль никогда, ни разу в голову не забредала?
- Ми-и-ть, - протянула Евдокия, своими голубыми лучистыми очами любуя супруга, - ты ведь Нюше отдаешь матушкино саженье с бирюзой?
- Отдаю, кому ж, как не ей, - проворчал князь, с тайным облегчением оставляя Вельяминова ради вещей более приятных.
***
Богата оказалась зима на свадьбы. Едва расплели косы Анне Ивановне, как зазвенели на дороге бубенцы – мчался поезд Елены Ольгердовны. Верно бают люди, что нет худа без добра: не попади Иван в Москву полоняником, как удалось бы ему погулять на свадьбе у двоюродной сестры? Меж тем явилась наконец проклятущая тьма рублей. Иван покидал в коробы поклажу, принял благословение от владыки, сбегал проститься со старцем Мисаилом, выходившим несчастную птицу, отдал, скрипнув зубами, поклон великому князю, завернул сову в плащ да и был таков.
***
Последняя трапеза накануне выступления в поход в чем-то сродни поминальной. Все сидели притихшие, натужно улыбаясь редким шуткам, и, встречаясь взглядами, видели в глазах другого ту же невысказанную мысль: может быть, в последний раз! Женки кусали губы, с излишней суетливостью вскакивая подать то-другое, и временами какая-нибудь молодуха опрометью вылетала в сени, чтоб не разреветься при всех в голос. То же или похожее вершилось в этот вечер в большинстве семей тверской земли, то же и в доме Ильи Степанова, с той разве что разницей, что жены проводили мужиков уже прежде. Вечерять сели поздно. Семен – он впервые отправлялся в поход – где-то задерживался. Народу, кроме своей семьи, было много. Двое воев из Ивановки, двоюродники Овчуховы, Макар да Прошка. Макар уже бывал на рати и держался бывалым, а Прошка, ровесник Семену, шел впервые. Из Богатеева – четверо. По княжему запросу нужно было троих, но близняки Флор и Лавр накрепко отказались и идти, и оставаться один без другого. Третий был Якуш Дудырь, по-молодому задорный и кудрявый, хотя и с плешинкой на темечке, в прошлую рать добывший таки себе вожделенную бронь, четвертый – Лукьян, молодой немногословный мужик; Лукьянова жена оставалась на сносях, первенцем, и потому он был еще молчаливее обычного.
Уже были в последний раз осмотрены оружие и ратная справа, теперь бережно сложенные в клети, вычищены и накормлены кони. Четверо коней шумно дышали в темноте, положив друг на друга головы, один Ильи, другой Семенов, еще один на всех ивановцев и один на богатеевцев. Мужики еще дома рядили, брать сани или телегу: март-сухый перевалил за половину, синий просевший снег еще держался, но вот-вот должны были рухнуть пути; споры пресек Илья, распорядившийся вязать поклажу в тороки. Вои из Богатеева шли с Ильей, а ивановцы утром должны были присоединиться к полку князя Юрия, в чей удел входила деревня.
В доме от непривычного многолюдства было тесновато. Ждали Семена, но он все не появлялся.
- Ему в поход, а он где-то шлындает! – бурчал Степа. – А мне опять на печи сидеть!
- Молод еще, навоюешься, - окоротил отец. – А в дому всегда должен оставаться мужик, на самый последний край – чтоб было кому оборонить дом.
Ужин начал уже простывать, и Илья не без досады велел садиться за стол. Надя ради особого случая расстаралась (после неурожайного и к тому же военного лета в торгу стояла дороговь), зажарила гуся, привезенного из Богатеева в счет корма, выставила большой горшок гречневой каши, щедро сдобренной конопляным маслом, соленые грибы, стопку овсяных блинов, плотных, с хрустящими краешками, приготовила даже взвар с дорогими шепталами[1], изюмом и сухими яблоками.
- Изюмчик? – проговорил Илья, вылавливая из чашки ягодки, ставшие в кипятке белесыми и толстыми. – Помню, таким вот изюмчиком меня как-то наградили за спасение Ольгердова кота.
- Как это? – с один голос вопросили близняки.
- Правда, тогда он был еще не Ольгердовым, да и не котом, а котенком, - Илья многозначительно примолк, собираясь повести сказ о незабвенном Лучике, но тут ввалился Семен, разлохмаченный и веселый.
- Батя, воротимся из похода – сватаюсь!
- К кому? – спросил отец.
- Воротимся – узнаешь! – Семен лукаво подмигнул, бухнулся на лавку и запустил зубы в гусиную шейку, нарочно отложенную для него Надей, знавшей, что брат охотник погрызть мелкие косточки.
***
4 апреля, накануне Федула, что, по присказке, тепляком подул, Михаил Тверской изгоном взял Дмитров. Ольгерд на этот раз не явился на помощь шурину (после недавней свадьбы это показалось бы попросту неприличным), но пришли Кейстут с сыном Витовтом, Андрей Ольгердович Горбатый Полоцкий, князь Дмитрий Друцкий. Литовское войско осадило Переяславль. Город Александра Невского оказался хорошо подготовлен к обороне, укрепления были обновлены совсем недавно, и после одного неудачного приступа Кейстут, предпочтя не терять время, двинулся на соединение с Михаилом.
Две рати встретились под Кашиным. Михаилу Васильевичу до сих пор удавалось искусно держаться посередине и, не руша крестного целования тверскому великому князю, от ратной помочи тому уклоняться. Но тут крепкая пришла нужа – или биться, или виниться. Сесть в осаду, удерживать под стенами тверскую рать в надежде, что москвичи пришлют подмогу? Это была бы огромная услуга Дмитрию, но что сталось бы с уделом, с самим городом? Михаил был свойственник и союзник московского князя, но прежде всего он был князь Кашинский. С тяжелым сердцем он все же поцеловал Михаилу Тверскому крест: прямить ему и никому иному. В составе войска, двинувшегося к Торжку, был и кашинский полк.