Николай положил руку на горячий, лохматый затылок Егорушки.
– Странно, Аленка последнее время почему-то несколько раз об Иване вспоминала… Как последний раз из Густищ вернулась…
– В прошлом году осенью последний раз приезжала, – охотно поддержал брата Егор. – Жаловалась, совсем Петька с Ксеней от рук отбились. Переходный возраст, отец их вроде балует…
– Женщина всегда причину вне себя отыщет. Просто взрослеют ребята, все у них нормально, своя жизнь, – сказал Николай и кивнул на стол, на бумаги, придавленные наждачным бруском; они слегка шелестели от ветра. – А этого бояться нечего… Ты что, отец, молчишь?
– А что говорить, Николай? – спросил в свою очередь Захар хмурясь, но было видно, что ему приятно внимание сына. – Не понимаю я нынешних-то, вас вот таких… Как ездили-то мы к Алене с матерью, насмотрелись… Ты еще, Тихон говорил, где-то на испытаниях был. Ждали, ждали… Так и уехали…
– Я знаю, – кивнул Николай. – Новую систему испытывали…
– Ну вот… Куда там! Слово-то впопад никому не скажешь… Видать, в самом деле не та стала голова, не соображает… На селе сейчас вроде куда лучше стали жить, телевизоры в каждой хате, холодильники завели, рай – не житье, а молодежь по-прежнему не держится, бежит от земли… Мнится мне, что-то не додумали мы в жизни, пойдет так дальше, быть земле в последнем запустении… А Иван что ж… судьбу наново не перепашешь… Вечная ему память, нашему Ивану…
Все долго молчали, и не скоро разговор снова потек своим путем.
– Мы, Коль, не за себя, мы вот за тебя и боялись, – сказал Егор, обращаясь к брату со своей обычной тихой улыбкой, щуря красивые черные глаза, уже окруженные частой сетью морщин, – Ты ученый, видный человек, думаем, могут и прицепиться, знаешь ведь, как это бывает.
– С меня много не возьмешь, да и какой я видный? Для вашего села, может быть, – засмеялся Николай. – Чепуха, чепуха… Да и накладно… ведь всю ценность во мне и представляет один мозг, и даже не он сам, а то, что чуть-чуть набекрень устроен. К тому же я давно уже коммунист, Егор, и по членству, и по душе.
– Вот и хорошо, надо мать успокоить, она, бедняга, после этой посылки все никак не может спать. Что же дальше-то делать? Написать во Францию-то? Может, в гости эту женщину пригласить? Поди, и племянник-то наш теперь парень почти взрослый… Интересно, – вслух подумал Егор.
– Честно говоря, не знаю, – признался Николай. – Это уж надо всем вместе решать. Отцу с матерью он все-таки родной внук, нам с тобой племянник… Вот получается-то… – Николай обвел всех взглядом, и Захар, пристально глядевший на него, утвердительно кивнул, и тотчас словно что давно скрываемое прорвалось в его лице; он быстро вскочил, отошел в сторону, стал ко всем спиной и сделал вид, что закуривает, в то же время чутко прислушиваясь к сыновьям.
– Это я на себя возьму, если вы не против. – Николай указал на тетрадь. – Мать спрошу…
– Бери, эачем эта штука матери? – возразил, не оборачиваясь, 'Захар. – Я так и не разобрал всего, нацарапано, нацарапано…
– Ладно, договорились. – Егор встал, прихватив со стола фуражку. – Мне в поле надо смотаться, еще в лугах посмотреть, сенокос заканчиваем. Ты надолго-то к нам? Хочешь проветриться, а?
– Нет, дня два, не больше. Поезжай, следующий раз с тобой прокачусь, – сказал Николай. – Вон Таню возьми с собой, пусть она посмотрит, как живут и работают в колхозе.
– Не поедет, – усомнился Егор и почему-то засмеялся, но тут же, взглянув на молчаливого, одиноко ссутулившегося отца, быстро ушел с тревожным и напряженным выражением лица.
Вечером в гости к Дерюгинам, посмотреть на Николая, на его жену, собрались дальние и близкие родственники, всего человек двадцать, пришли и отец с матерью Валентины; Николай уже раньше слышал, что Егоров тесть выпить не дурак, а теща баба хитрая и ехидная, по крайней мере мать явно ее не любила, и это было заметно по каким-то их словам и репликам, обращенным друг к другу как бы нехотя; Семеновна, так все называли тещу Егора, с какой-то детской непосредственностью и любопытством в глазах подробно осмотрела Таню, пощупала материю на ее платье и, то и дело называя «деточкой», приводя этим ее в совершенное смущение, стала прямо в глаза расхваливать, какая она красивая, умная да белая.
– Пожалуйста, скажите, почему вы решили, что я умная? – спросила Таня с улыбкой, выбрав момент.
– Как же, ну как же, – заговорила Семеновна. – В городе таких-то дураков необразованных, как наш брат, не водится, это у нас в деревне дурак на дураке сидит. Я вон нашему Егору часто говорю: взял бы да куда уехал в город – глядишь, человеком пожил бы, поумнел. Вон на вас поглядишь, все белые такие да чистые.
– По-моему, Егор Захарович и без того не обделен умом, что вы, – мягко возразила Таня, присматриваясь к своей новой знакомой и пытаясь понять, что за человек перед ней и что ему надо; Николай, краем уха прислушивающийся к их разговору, поспешил на выручку Тане, а вернее, сделать это ему посоветовала мать, сказав негромко, что сватья Семеновна кого хочешь до смерти заговорит, дай ей только волю.
– Что это вы здесь вдвоем? – спросил он, беря Таню эа локоть, как бы в необходимости отвести ее в сторону и сказать ей что-то наедине, но Семеновна не поняла – для нее это был слишком тонкий намек.
– А-а, вот и сваток, – протянула она с живейшей и неподдельной радостью в смугловатом, на вид совсем еще не старом лице. – Ну, дай хоть на тебя поглядеть. Ничего, ничего, – одобрила она после довольно долгого, с головы до ног и не единожды, осмотра Николая. – Ничего, вот только на головке лысинка намечается, да это, когда спереди, как у тебя, сват, от большой умности. Для мужика-то и совсем хорошо, сразу важность тебе. Надо ж тебе, приехали. Тут никто дождаться, поглядеть на вас-то не думал. Другие-то в лето едут, едут, кто откуда, детей привозят. У Сорокопутовых гости, у Нюрки Бобок гости, и Митька-партизан часто бывает, орден в прошлый год получил. Зинка-то Полетаева недавно была, аж из Сибири прикатила с мужиком, постарела, правда, двух дочек уже нажила. – Тут Семеновна слегка повысила голос, вроде бы ненароком глянула в сторопу Егора, открывавшего у стола бутылки с вином; Николай знал из писем матери всю трудную историю Егоровой женитьбы после армии; Егор утихомирился лишь после того, как Зинка Полетаева завербовалась куда-то на сибирскую стройку; Николай по быстрому взгляду брата понял, что он все слышал и что последнее предназначалось именно ему. – Сватья Ефросинья сколь раз обижалась, Аленка – та хоть раз в два-три года заглянет, а ты вроде совсем сгинул… Молодец-то, молодец, сват, что приехал, мать с отцом порадовал. Ну, расскажи, сват, как же ты живешь, как твоя должность-то называется?
– Я радиофизик, инженер, Семеновна. – Николай, не отпуская от себя Таню, имевшую вид крайне растерянный и неловкий, кивнул на телевизор в углу. – Чтобы людям жить веселее было, вот наша задача.
– Неужто такие штуки придумываешь? – изумилась Семеновна и в ответ на новый молчаливый жест Николая сказала, что люди по-другому говорят, что будто бы Николай доктором работает, и Николай, глядя в ее лицо, изображавшее крайнюю степень пытливости и любопытства, коротко переглянулся с Таней.
– Доктор – это не должность, сватья, – сказал он, припоминая и с удовольствием произнося это словечко, «сватья», обозначавшее степень его родства с семьей жены Егора. – Это ученая степень, она за какое-нибудь открытие или изобретение присваивается, как орден, например.