Малдер удивленно воззрился на напарницу.
— Вот уж кому нет никакого резона совершать преступление у себя же в доме, так это ей. Да еще так неумело заметать следы.
— Вот только абсолютно все улики указывают прямиком на нее. И если Мэттью Берка не найдут где-нибудь еще, ей в свете новых фактов может светить обвинение в убийстве. Ты ведь сообщил в полицию о найденной трости?
— Да, они уже оформили ее в качестве улики. Но я сомневаюсь, что это заставит их пошевелиться. Специфика большого города: находятся дела поважнее. Но есть и плюс — никто не мешается у нас под ногами. Кстати, — добавил Малдер, — сержант Дэвис действительно болван.
— Болван или нет, а посадить за решетку эту кондитершу сумеет.
— Эх, Скалли. Было бы все так просто — мы бы сейчас мерзли в Вашингтоне. — И Малдер, ослабив галстук и тяжело вздохнув, вытер со лба пот.
— Раз уж ты вытащил меня в Новый Орлеан, — сказала Скалли и, хлопнув себя по коленям, решительно встала, — сегодняшний вечер я потрачу на достопримечательности. Другой такой возможности у меня, скорее всего, не будет. А к завтрашнему утру, глядишь, найдется наш старичок. Так что шел бы ты в свой номер, Малдер. — И она принялась мягко выпроваживать напарника за дверь.
— Вот как? Уходишь в загул? — поинтересовался тот, неохотно задом пятясь к двери под натиском напарницы. — Неужели тебе не нужен экскурсовод? Могу показать особняк мадам Лалори, гробницу Мари Лаво…
— Спокойной ночи, Малдер.
***
Через пятнадцать минут в номер Малдера постучали.
Перед ним стояла Скалли.
В платье.
В темно-синем легком платье до колен.
— Малдер! — раздраженно и, видимо, не в первый раз окликнула она обомлевшего и потерявшего дар речи напарника. — Так ты идешь или нет?
***
С ролью гида Малдер справился на «отлично», хотя для него, как и для Скалли, это был первый визит в Новый Орлеан.
Она наотрез отказалась покупать тур в особняк мадам Лалори — относительно неприметный по меркам Нового Орлеана и совсем не зловещий дом на углу двух центральных улиц, но Малдер компенсировал эту потерю, несколько раз протащив напарницу вокруг злосчастного поместья и в подробностях живописав все ужасы, которые, если верить преданиям, пришлось пережить несчастным рабам кровожадной аристократки. Одна из богатейших женщин города и светская львица, как оказалось, годами пытала своих чернокожих рабов, а по некоторым рассказам — даже пила их кровь, дабы омолодиться. В конце концов, когда правда выплыла наружу, ее едва не линчевали местные жители, вынудив бежать из дома и спешно покинуть страну.
В конце концов изобилующие деталями рассказы Малдера достигли своей цели: Скалли стало не по себе.
Чтобы развеять неприятный осадок, она уговорила напарника пожертвовать походом в Музей вуду и вместо этого просто прогуляться по городу.
Они долго бродили по Французскому кварталу, слившись с толпой туристов, и глазели по сторонам. Добравшись до Бурбон-стрит, закупились у уличного торговца двумя огромными сэндвичами Муфулетта и, устроившись на лавочке в парке у Джексон-сквер, мирно поедали их, глядя на раскинувшуюся перед ними великолепную Миссисипи. Из-за окружавшего их гомона и шума они почти не разговаривали, лишь то и дело показывали друг другу на что-то любопытное и кивали в ответ. Но Скалли отчетливо ощущала некое умиротворяющее чувство — общность, единение, не похожее на то, что им приходилось испытывать раньше. Удивительно, насколько им, прошедшим плечо к плечу через самые суровые испытания, не хватало в жизни таких вот простых человеческих радостей — вместе гулять, вместе говорить ни о чем, вместе молчать. «Может, именно из таких вещей, — думала Скалли, — рождается дружба и любовь? А вовсе не из огня, воды и медных труб?» Казалось бы, после всего пережитого между ней и Малдером не должно было остаться ни единой запретной темы, ни одного «белого пятна». В каком-то смысле так дело и обстояло: они полностью доверяли друг другу и больше никому. Но почему-то она скорее завязала бы Малдеру глаза, дала в руки заряженный пистолет и позволила прострелить лежащее у нее на голове яблоко, чем сказала бы ему хоть что-то, выдававшее в ней малейшую слабость. «Мне страшно», «мне больно», «мне одиноко» — слова, которые Скалли не произнесла бы перед ним даже под страхом смерти. И которые так часто говорила сама себе в «минуты самосожаления».
В итоге эти странные отношения превратились в ловушку. Скалли казалось, что с каждым днем стены этой ловушки сжимаются все больше, а места для маневра остается все меньше. Что она бьется внутри, как насекомое в банке, чувствуя, что выход где-то совсем близко, но никак не может его найти. Ее близость с Малдером была всепоглощающей и не оставляла в ее жизни решительно никакого места для кого-то еще. Но в то же время в силу своей необычной природы не приносила ни счастья, ни удовлетворения.
Последнее время Скалли достаточно четко отдавала себе отчет в том, что с ней происходит. С обреченностью висельника она наблюдала, как ее жизнь стремительно сжимается вокруг Малдера и Секретных материалов, словно Вселенная перед Большим взрывом. Это зрелище настолько заворожило ее, что она повела себя как человек, который, видя, что на него несется автомобиль, замирает на месте, — не предприняла никаких попыток что-либо изменить. Отдушиной для нее всегда служила работа, забиравшая все внимание, время и силы. Но Малдер зря думал, что дело Ли Роша пошатнуло только его убеждения. Да, из них двоих именно он был задет глубоко лично. Скалли понимала это и не собиралась посягать на роль главного страдальца. Тем более, что роль эта традиционно принадлежала напарнику. Но и ей пришлось вновь задавать себе «неудобные» вопросы. Зачем? Ради чего? Или кого?..
Ответ был найден — большой, наглый и очевидный, он лежал на поверхности и дразнил ее, как пирожок в коробочке с надписью «Съешь меня!» в небезызвестной сказке. Но как Алиса не знала, вырастет она или уменьшится, хвати у нее храбрости съесть аппетитный пирожок, так и Скалли понятия не имела, куда ее заведет эта дорожка. Поэтому до поры до времени предпочла топтаться на месте.
Само собой, остаток вечера не мог обойтись без мистики, а Малдер бы просто-напросто отказался ехать домой, не посетив старейшее (и самое известное в Америке) кладбище Нового Орлеана — кладбище Святого Луи.
— Его закрыли от посетителей из-за вандалов, — воодушевленно начал рассказывать он, как только они уселись за столик на террасе небольшого кафе на Бурбон-стрит. — Пройти вглубь можно только с туристической группой, но…
— Только не говори, что мне сейчас предстоит перелезать через кладбищенскую ограду, — сказала Скалли, листая меню. — Я не очень подходяще одета.
— Кстати, неплохо выглядишь, — пробормотал Малдер, уткнувшись в какой-то рекламный буклет.
— Спасибо, Малдер. — Скалли улыбнулась и подняла глаза на напарника. — Как насчет бананового фостера на двоих?
— Это еще что?
— Тебе следовало лучше подготовиться, мы же все-таки имеем дело с кондитером. Это знаменитое креольское блюдо. Бананы поджаривают в сахаре, поливают ромом и поджигают. А потом подают с мороженым.
— Нет, спасибо, — поморщился Малдер. — Я даже маршмеллоу никогда не жарил на костре. Меня как-то не вдохновляет сочетание еды с открытым огнем.
— Я думала, ты стал относиться к нему спокойнее. После того дела, когда нас осчастливил своим визитом твой Шерлок в юбке. Она же — заноза в заднице.
Скалли отвернулась и принялась грызть зубочистку, явно смущенная своей несдержанностью, а Малдер посмотрел на нее с лукавой ухмылкой.
— Я сразу заметил, что Фиби тебе понравилась.
— Она тебе самому-то когда-нибудь нравилась? — В этом вопросе не было ни капли сарказма или ревности. Только добродушная насмешка. И Малдер лишь улыбнулся в ответ, зная, что в этой благополучно канувшей в Лету истории им обоим все вполне понятно.