Крик о помощи. Отчаянный (уже почти отчаявшийся) крик того, кто горел в этом пожаре — в сердцевине огненного цветка, рыжими лепестками жадно обнимающего крепкие (постараешься — даже кузнечным молотом не прошибешь…) бревенчатые стены, медленно истекающие удушливым черным дымом…
— Опять… — глухо и зло, не понимая, кому она это говорит, сказала Марго и вскочила на ноги. Голова закружилась на несколько мгновений — то ли от слишком резкого запаха дыма, то ли из-за качнувшихся в сторону звезд, то ли от воспоминаний, неожиданно подхвативших под руки и закруживших в бестолковом танце — потому что это все уже было… снилось… Именно это. И не раз…
— Опять… — она чувствовала теплое плечо волка возле своей ноги и слышала (чувствовала?), как клокочет рычание в его горле — и ей казалось, что это рычание рождается в ее собственном горле и рвется к губам, оттягивая их в (усмешку?) оскал — и обнажая острые, тускло блестящие в лунном свете лезвия длинных клыков…
— Кого они сожгут на этот раз? Кого?
Рычание разрывало горло, небо опрокинулось на ее лицо, рассыпая колючие звезды… Небо, в котором нельзя летать, но в которое можно упасть, поскользнувшись на острых осколках ломких звезд… Небо — черный хохочущий зверь, что бежит по твоему следу и догоняет, всегда догоняет… Но иногда — раз в жизни или никогда — можно попробовать побежать с ним наперегонки.
И Марго побежала.
Невидимая земля упруго толкалась в мягкие подушечки сильных волчьих лап, еловые ветки послушно расступались, пропуская гибкое стремительное звериное тело…
Марго бежала, и волчья тень — отражение луны — скользила возле ее ног…
«…Ни один человек никогда не сможет бежать рядом с волком по ночному лесу и видеть, как волк, и слышать, как волк, и чувствовать землю под своими ногами — как волк. И… и оставаться при этом человеком. А ты — сможешь, Марго…»
Они бежали — волк с человеческой тенью, и человек — с волчьей…
Два существа — с одним сердцем, одним дыханием, одной на двоих жизнью…
Одно существо — и два сердца, два дыхания, две жизни…
Существо, которое умеет бежать сквозь ночь — как умеет только волк; любить и защищать свою любовь — как умеют люди и звери; и ненавидеть и мстить — как умеет только человек…
И небо, запыхавшись, стало отставать, поскальзываясь на своих собственных звездах…
Марго (12). Август— Ненавидеть… — сухая старухина ладонь, только что нежно, но крепко и торопливо припечатавшая злой крик Марго к ее губам, соскользнула вниз, по пути погладив девочку по щеке. Как будто извиняясь за порывистость.
Странный, непривычный для старухи жест, заставивший Марго поперхнуться и растерянно замолчать, получился похожим скорее на ласку, чем на удар. Но все равно… Старуха подняла на Марго руку (совсем как нянька, заставлявшая учить непонятные и занудные псалмы и больно лупившая по губам своей тяжелой лапищей, когда девочка забывала слова)? Старуха подняла на Марго руку — чтобы заставить ее замолчать?!
Марго отступила на полшага, изумленно глядя на старуху и чувствуя удивленный взгляд волчонка, качнувшегося следом за ней и беззвучно оскалившегося в ответ на движение старухи. И что такого она сказала, чего нельзя? Что — нельзя говорить? Или нельзя, чтобы услышали? Кто, притихшие деревья на краю леса?
…Они провожали ее — как обычно — до опушки с чахлыми растрепанными березками, под которыми в густой траве пряталась узкая вертлявая тропинка, через несколько сотен шагов неотвратимо приводившая к большому серому угрюмому дому. Дому, в котором под свежей краской и багровым (цвета крови?) пятном новой черепицы на старой крыше прятались горелые балки. Дому, в котором Марго снились плохие сны…
Они провожали ее только до опушки, и чем ближе они подходили к месту, где должны были расстаться, тем больше замедляли шаг. Старуха — потому что она чувствовала себя больной в последние дни и быстро уставала; Марго — потому что она не хотела возвращаться домой; а волчонок, сначала со щенячьей неуклюжей жизнерадостностью обыскивавший окрестные кусты и постепенно присмиревший, все чаще останавливался и напряженно нюхал воздух — может быть, ему, как и Марго, тоже не нравился этот дом, запах которого уже легонько трогал чуткие звериные ноздри?..
А потом они остановились возле первой кривобокой березки, отмечавшей начало тропинки — пока еще неприметной, вырастающей из песчаных проплешин среди пушистых шапок мха и лохматых кустиков травы.