Или он ждал ее возле выхода, прогуливаясь перед мраморной, вечно и тщетно стремящейся вперед, богиней, и нетерпеливо постукивая стеком по голенищу сапога.
— Доброе утро, маленькая Маргарита, — говорил он, улыбаясь навстречу Марго. Марго осторожно (так же осторожно и мельком — как она иногда касалась взглядом его глаз — только касалась, никогда не вглядываясь — боялась обжечься?..) опиралась о его протянутую руку, соскакивая с последней ступеньки лестницы и улыбалась ему в ответ.
Сначала она улыбалась осторожно. Она не очень-то привыкла улыбаться кому-то — кроме старухи и волка; и не привыкла, чтобы кто-то улыбался ей — кроме старухи и волка. Старуха умерла много лет назад (семь — почти полжизни); а волк… это было то же самое, что и улыбаться своему собственному отражению в зеркале.
С Владиславом Марго чувствовала себя странно. Он не боялся ее, как все остальные, и делал вид, что не слышал и не знает (а может, и действительно не знал), что здесь говорят о Марго. Он не боялся ее; он улыбался ей; он предлагал ей руку, чтобы помочь сойти с лестницы, он приглашал ее на прогулки…
— А что, если нам прокатиться верхом по лесу, а, сестренка? — предложил он в первое же утро после своего приезда, встретив Марго внизу, где, похоже, специально дожидался ее, устроившись в кресле возле двери. Марго даже сначала не поняла, что он обращается к ней — таким приветливым был его голос и таким неожиданным — приглашение.
Портьеры на окнах были небрежно смяты, сдвинуты к краю — и солнце заливало раньше всегда темную прихожую, и когда Владислав повернулся, улыбаясь, к Марго, свет опять вспыхнул на его волосах золотым нимбом и в глазах цвета прозрачного весеннего неба…
Марго так и не решилась посмотреть в его глаза — по настоящему, как учила старуха. «Это будет нечестно», — решила она еще тогда, в первый раз, неловко и напряженно пытаясь улыбнуться в ответ на его улыбку и растерянно размышляя, к кому (уж конечно же, не к ней — но ведь здесь никого нет, кроме нее?) — может относиться предложение прогуляться вместе верхом.
— Так что, сестренка? — его глаза вдруг оказались совсем близко — прохладное, светлое, снисходительно улыбающееся небо… Растерянной, почти захлебнувшейся в его прозрачной глубине, Марго захотелось (всего на какое-то мгновение, по привычке) заглянуть еще глубже — нырнуть в эту прозрачно-нежную безмятежность и взглянуть на нее изнутри, с обратной стороны (интересно, бывает у неба обратная сторона — и что там, за ней?..). «Нет, это будет нечестно», — остановила она сама себя, почему-то испугавшись.
Владислав улыбался. Его улыбка была открытой и доброжелательной. То, что собиралась сделать Марго, было то же, что подглядывать в замочную скважину. «Если я это сделаю, — подумала она, отворачиваясь, — мы никогда не будем друг для друга тем, чем могли бы быть». Могли бы… если бы Марго была просто обыкновенной девушкой — беззаботной юной девушкой, в которую можно влюбиться… Если бы Марго не называли ведьмой.
«Но ведь я могу попробовать забыть об этом… хотя бы ненадолго?» — попросила та юная Марго, которой хотелось быть беззаботной и влюбляться, — у той, другой Марго, которой снились скверные сны и которая иногда чувствовала себя старухой, смертельно усталой и древней, как сама Земля. Старухой, уже сотни раз переживавшей и помнившей свою собственную смерть. «Отпусти меня… хотя бы ненадолго…» — попросила Марго-девушка у Марго-старухи. И ей показалось, что она услышала такой знакомый скрипучий раздраженный старухин голос: «Если уж ты так хочешь… Только вспоминать будет куда сложнее, чем забывать, маленькая дурочка…»
— Да, я хочу, — ответила Марго — и Владиславу и старухе; отворачиваясь от нее так же резко и с таким же усилием, как только что — от приветливо светящейся замочной скважины; и чувствуя молчаливое старухино осуждение за легкомысленность обоих этих жестов. Но улыбка вспыхнувшего над Марго головокружительно высокого неба, заставившая взволнованно заколотиться ее сердце (сердце юной девушки?), вознаградила ее стократ.
«Может быть, я и не захочу больше вспоминать?» — торопливо подумала Марго перед тем, как восторженно улыбнуться небу в ответ.
Обычно Владислав уже ждал ее внизу, и солнце восхищенно гладило его начищенные до блеска сапоги, заглядывало в глаза, подкрадывалось к его улыбке, которая ожидала Марго… А кони обычно были оседланы и перетаптывались возле крыльца, нетерпеливо подергивая поводья из рук хмурого конюха, — высокая, темно-гнедая, породистая злая кобыла — для Владислава, и тонконогая рыжая молодая лошадка — для Марго.