Выбрать главу

— Иди домой, Марго, — мягко повторил он. Надеясь, что она поймет. А потом — почти беззвучно, одними губами: — Лошадь. Бери лошадь и… — он одернул повод, подтягивая ближе хрипящую и испуганно закатывающую глаза кобылу.

Марго поняла. С быстротой мечущегося пламени отчаяние в ее глазах сменилось изумлением, потом — благодарностью.

— Они убьют тебя, дядя, — ее губы едва шевельнулись; не слова — еле слышный выдох.

— Бери лошадь, — торопясь, сердито повторил он.

По спине волнами бродили ледяные мурашки. Растерянная тишина сзади сменилась перешептываниями, бормотанием, предгрозовым невнятным гулом.

— Нет, — Марго качнула головой. Твердость, не допускающая сомнений. Пояснила торопливо и сбивчиво:

— Она боится. Волка. Я не смогу успокоить ее. Сейчас.

«Волка — или волчицу?» — захотелось спросить пану Владиславу, глядя уже почему-то без страха в пылающие огнем глаза своей племянницы.

— Тогда уходи, — сказал он. — Сейчас. Быстро.

И неторопливо развернулся, опять натягивая на лицо добродушную улыбку — к Яношу и его оскаленному топору.

— Янош, голубчик, — голос спокойный и ленивый, как пригревшийся на солнце кот.

Только так. Единственно возможный сейчас тон пан Владислав тоже чуял — всей покрывшейся мурашками кожей. Краем глаза он с досадой видел, что Марго не торопится. Зачем-то наклоняется к черному мертвецу возле своих ног, гладит его по лицу, трогает плечи, что-то говорит или напевает…

— Янош, голубчик, ты ведь на прошлой неделе в моем доме крыльцо правил. Так?

— Так.

Янош растерялся, его большое лицо стало немного глуповатым, и топор в могучей руке вдруг перестал казаться опасным — так, всего-навсего плотничий инструмент. Гул в толпе попритих, мужики запереглядывались друг с другом недоуменно, косясь на Яноша.

— Так, знаешь, голубчик, перила-то с правой стороны…

Пан Владислав передвинулся к Яношу поближе, развернул лошадь, загораживая Марго. Потому что там, за его спиной происходило невозможное. Обгорелый мертвец поднимался, тяжело опираясь на плечо Марго. Поднимался. Сам. «Они сожгут ее — за одно это», — с ужасом подумал пан Владислав.

Он улыбался Яношу, благодушно слушал его сбивчивый ответ, снова говорил — спокойно и немного ворчливо. О перилах, о третьей сверху ступеньке. Говорил вдохновенно, не допуская пауз, всеми силами удерживая разговор в замечательной накатанной колее взаимоотношений «добрый пан — послушный работник». Он понимал, что это ненадолго. Он понимал, что рано или поздно Янош вспомнит, для чего они все сюда пришли и для чего у него зажат топор в правой руке. Тогда… возможно тогда у пана Владислава будет выбор — между шагом в сторону и саблей, уже дрожащей в ножнах от нетерпения.

А возможно — не будет. Потому что еще несколько минут, которые он сможет отвоевать с саблей в руке до того, как его заколют вилами собственные крестьяне, будут необходимы тем, кто сейчас уходит к лесу за его спиной. Пан Владислав видел, как они уходят. Обгорелый мертвец тяжело опирался на узкие плечи Марго, а другой рукой — на холку огромного волка. Пану Владиславу еще почудилась зыбкая фигура, поддерживающая Марго. Фигура женщины с золотистыми волосами. А еще ему почудилось, что перед тем, как растаять в темноте, женщина обернулась. И улыбнулась ему — в первый и последний раз.

Прощаясь.

И прощая.

Анджей

…Прощаясь. Теперь, кажется, навсегда.

Она уходила, едва касаясь легкими ногами земли. В белом платье, похожем на облако.

Девочка с темными тревожными глазами.

Его жизнь.

Сначала Анджей пытался высадить дверь. Шаг, два, три — удар плечом со всей силы. Дверь вздрагивала, но стояла. Крепкая дверь, сам прилаживал. Неудобно вывернутые плечи скоро заныли.

Руки были связаны накрепко. Держал Янош, шумно дыша в ухо: «Не мешал бы ты нам, Анджейка… Не мешал…»; а вязал, конечно, он, рыжий лис… Братец, маменькин любимчик. Пытаясь вырваться из железной хватки Яноша, Анджей невпопад припомнил несчастного кота, распятого братцем на колесе много лет назад… Натренировался братец…

Анджей устал. Привалился спиной к двери, переводя дыхание. «Как вы могли так со мной… Как…» Припомнил ускользающее в темноту виноватое дядькино лицо; липкое прикосновение пальцев брата, затягивающих тугие узлы на Анджеевых запястьях… «Как вы могли…» Обида раздирала горло, жгла глаза. Хотелось кричать, плакать, бессмысленно биться в эту клятую дверь, которую заперли его родные, соседи, приятели по детским играм. Заставляя себя молчать, Анджей давился этим беззвучным криком, плачем, отчаянием.