Бен продолжал понемногу давать мне уроки и в других областях: истории, арифметике, химии… Но я алчно хватался за все, чему он мог меня научить в области симпатии. Тайнами своими он делился скупо, каждый раз заставляя меня демонстрировать, что я как следует освоил предыдущее, прежде чем идти дальше. Однако у меня, похоже, был дар к этому делу, выходящий за пределы моей природной склонности впитывать любые знания, так что ждать мне приходилось не слишком долго.
Я не хочу сказать, что путь всегда был гладким. То же самое любопытство, которое делало меня таким жадным до знаний учеником, частенько приносило мне неприятности.
Как-то вечером, когда я раскладывал кухонный костерок возле фургона моих родителей, мать застукала меня напевающим стишок, слышанный накануне. Я не знал, что она стоит сзади, и она подслушала, как я рассеянно читаю нараспев, отбивая такт одной хворостиной о другую:
Я услышал эту песенку от девчушки, которая напевала ее, прыгая через веревочку. Я прослушал ее всего дважды, но песенка застряла у меня в голове. Она была запоминающаяся, как и большинство детских стишков.
Однако мать услышала и подошла к костру:
– Что это ты такое поешь, милый?
Говорила она не сердито, но я понял, что она недовольна.
– Да так, слышал в Феллоусе, – уклончиво ответил я. Вообще-то играть с городскими ребятами было запрещено. «От недоверия всего один шаг до неприязни, – говорил мой отец, принимая в труппу новых членов, – так что в городе старайтесь держаться вместе и быть повежливей». Я положил в костер несколько палок потолще и стал ждать, когда они займутся.
Мать помолчала, и я уже начал было надеяться, что она оставит эту тему в покое, но тут она сказала:
– Это нехорошая песня. Ты не задумывался, о чем в ней говорится?
Я и впрямь об этом не задумывался. Так, просто дурацкий стишок. Однако, мысленно повторив его про себя, я обнаружил вполне отчетливый сексуальный подтекст.
– Понял… Я об этом как-то не думал.
Ее лицо слегка смягчилось, и она наклонилась и погладила меня по голове:
– Ну что ты, солнышко, обязательно надо думать, о чем поешь!
Беда, похоже, миновала, но я не удержался и спросил:
– А чем это отличается от того отрывка из «Сколько он ни ждал»? Ну там, где Файн спрашивает у леди Периаль про ее шляпу? «О ней так много говорят, я сам ее примерить рад!» Очевидно же, о чем речь.
Я увидел, как она поджала губы. Она не злилась, но ей было неприятно. Потом вдруг у нее в лице что-то изменилось.
– А ты сам объясни, в чем тут разница! – сказала она.
Я терпеть не мог вопросов с подвохом. Разница-то очевидная: за одно мне влетит, за другое нет. Я немного выждал, чтобы было видно, что я поразмыслил как следует, и пожал плечами.
Мать присела на корточки перед костром, грея руки:
– Разница в том… сходи, принеси треногу, а? – Она легонько ткнула меня, и я полез в фургон за треногой, а она продолжала: – Разница в том, чтобы сказать что-то человеку в лицо и сказать то же самое у него за спиной. Первое может быть грубостью, но второе называется «сплетни».
Я вернулся с треногой и помог матери поставить ее над огнем.
– А потом, леди Периаль – всего лишь персонаж. А леди Лэклесс – вполне реальный человек, который может и обидеться.
Она взглянула на меня.
– Ну я же не знал! – виновато ответил я.
Должно быть, я состроил достаточно жалостную мину, потому что мать обняла меня, поцеловала и сказала:
– Плакать тут не о чем, радость моя. Просто не забывай: всегда надо думать, что делаешь.
Она провела ладонью по моей макушке и улыбнулась, как солнышко.
– Думаю, ты вполне можешь искупить свою вину и перед леди Лэклесс, и передо мной, если поищешь сладкой крапивки для супа.
Я был рад любому предлогу избавиться от взбучки и немного поиграть в зарослях у дороги. Так что не успела она это сказать, как я убежал.
Помимо всего прочего, следует пояснить, что с Беном я занимался в основном в свое свободное время. А так у меня были свои обязанности в труппе. При необходимости я играл юного пажа. Помогал рисовать декорации и шить костюмы. По вечерам чистил лошадей и гремел за сценой листом железа, когда требовалось изобразить гром.