Мне снились сны: не о крови, пустых стеклянных глазах и запахе паленого волоса, но о более приятных вещах. И потихоньку боль затихала.
Мне снилось, что я иду по лесу с Лаклисом — простым и честным охотником, который путешествовал с нашей труппой, когда я был помладше. Он неслышно двигался через подлесок, а я создавал шума больше, чем раненый бык с опрокинутой телегой.
После долгого уютного молчания я остановился, чтобы рассмотреть какое-то растение.
— Борода мудреца, — сказал Лаклис. — Можно определить по кромке.
Он протянул руку и осторожно коснулся названной части листа: она действительно походила на бороду. Я кивнул.
— Это ива. Можно жевать ее кору, чтобы уменьшить боль.
Кора была горькой и похрустывала на зубах.
— Это зудокорень, не касайся листьев.
Я не касался.
— Эти мелкие ягодки — гореника. Их можно есть, когда совсем покраснеют, но зеленые, желтые и оранжевые — ни в коем случае. Вот так надо ставить ноги, если хочешь идти бесшумно.
От такой ходьбы у меня заболели голени.
— Вот так надо разделять кусты, чтобы не оставлять следов. Вот так можно спрятаться от дождя, если нет холста. Это отчий корень; есть можно, но вкус отвратительный. Это, — указал он, — прямопрут и рыжекрайник, никогда их не ешь. Вон то, с маленькими шишечками, — колючник. Его можно есть, но только если перед этим проглотил что-нибудь вроде прямопрута. Он заставит тебя выплюнуть все, что есть в желудке. Вот так ставят силок, который не убьет кролика. А вот этот убьет. — Он свернул веревку сначала одним способом, потом другим.
Понаблюдав, как его руки порхают над веревкой, я понял, что это уже больше не Лаклис, а Абенти. Мы ехали в фургоне, и он учил меня завязывать морские узлы.
— Узлы — интересная штука, — рассказывал Абенти, пока вязал. — Узел будет или самым крепким, или самым слабым местом веревки. Все целиком и полностью зависит от того, насколько хорошо его завязали. — Он протянул руки, показывая мне невероятно сложный узел, натянутый на пальцах.
Его глаза поблескивали:
— Вопросы есть?
— Вопросы есть? — спросил отец.
Мы рано остановились на дневку из-за серовика. Он сидел, настраивая лютню и наконец собираясь сыграть нам с матерью свою песню. Мы так долго этого ждали.
— Есть какие-нибудь вопросы? — повторил он, прислонившись спиной к огромному серому камню.
— Почему мы останавливаемся у путевиков?
— В основном по традиции. Но некоторые говорят, что они отмечали древние дороги… — Голос моего отца изменился и превратился в голос Бена. — Безопасные дороги. Иногда дороги в безопасные места, иногда дороги, ведущие к опасности. — Бен протянул руку к камню, словно он согревал, как костер. — В них есть сила. Только дурак станет это отрицать.
Потом Бен исчез, и стоячий камень был уже не один, а много — больше, чем я когда-либо видел в одном месте. Они окружали меня двойным кольцом. Один камень лежал поперек двух стоячих, получалась огромная арка, дающая густую тень. Я протянул руку, чтобы коснуться ее…
И проснулся. Мой разум прикрыл свежую рану именами сотни корней и трав, четырьмя способами разжечь огонь, девятью капканами, сделанными только из веревки и молодого деревца, и знанием, как найти питьевую воду.
Едва ли я задумывался о другой стороне сна: Бен никогда не учил меня морским узлам, отец не успел закончить песню.
Я провел ревизию того, что взял с собой: холщовый мешок, маленький нож, клубок бечевки, немного воска, медный пенни, два железных шима и «Риторика и логика» — книга, подаренная мне Беном. Одежда, что на себе, и отцовская лютня — больше у меня ничего не было.
Я отправился искать воду.
— Первым делом вода, — говорил мне Лаклис. — Без всего остального можно обойтись несколько дней.
Я учел уклон местности и побрел по каким-то звериным тропам. К тому времени, как я нашел маленький пруд, спрятавшийся среди берез и питаемый родником, небо за деревьями уже окрашивалось в пурпур. Меня мучила ужасная жажда, но осторожность победила, и я сделал лишь маленький глоток.
Потом набрал сухих дров в дуплах и под кронами деревьев. Установил простую ловушку. Поискал и нашел несколько стеблей матушкиного листа и намазал его соком изодранные, кровоточащие пальцы. Жжение помогло мне не думать о том, как я их поранил.