Солнце совсем спряталось, когда они достигли дна. Алиедора застыла на полусогнутых ногах, готовая к броску; обычную стрелу, выпущенную в лицо, она сумеет или отбить, или даже поймать.
– Драться нам придётся не здесь, – терпеливо повторил дхусс.
– Прекрасно. Но как мы попадём внутрь?
– Как я уже объяснял, – пожал плечами Тёрн.
Дхусс повёл плечами, ровным, размеренным шагом вышел прямо к башне, встал, запрокинув голову. Его спокойствие казалось поистине запредельным, недоступным, чем-то совершенно чуждым.
Светлый. И чужой.
Они шли рядом к вознёсшейся громаде башни Затмений, и Алиедора, прилежная ученица Мастера Латариуса, старательно искала признаки входа, пусть даже замаскированного. Должен же иметься тоннель, или скрытые в стенах ворота, или что-то ещё! Не парят же Мудрые под небесами, аки крылатые птицы!
Или… всё-таки парят?
– Что дальше? Дальше-то что? – сквозь зубы шипела она, не в силах сдержаться.
– Сейчас увидишь.
Тёрн остановился в десяти шагах от чёрной громады. Запрокинул голову и негромко окликнул безгласные тёмные бойницы на диковинном певучем наречии, на языке ноори.
Алиедора ощутила мягкое, нежное касание магии дхусса. Он звал. Звал тех, кого когда-то хорошо знал и кто знал его. Память хранила всякое, доброе и дурное, светлое и тёмное, однако потом пути переплелись и запутались, направления потеряли смысл, что было простым и ясным вдруг обрело неведомые раньше глубины, причины и следствия.
Мудрые боялись и дхусса, и Гончую. Боялись Мастеров Теней и Мастеров Боли. Страх стал главным в их жизни. Простое и ясное сделалось запутанным, туманным и сложным. Тёрн готов был взглянуть в лицо этому вызову, он ждал поединка, открытого и честного. Поединка воль, намерений, желаний, сил. Он предавал себя в руки Мудрых. Он надеялся убедить их, что они ошибались.
Тянулись мгновения, башня Затмений молчала.
– Что теперь? Что теперь, Тёрн?
Истинная Гончая терпелива. Что ж, выходит, Алиедора ещё не достигла «истинности». Или же, напротив, успела утратить.
Башня молчала. Призыв Тёрна пропал втуне.
Тьма быстро заливала котловину, вечерняя заря гасла. Сколько им торчать здесь? В ожидании неведомо чего?
– Тёрн? Тёрн!
– Не торопись. Мудрые Смарагда не спешат.
– Мы не сможем войти?
– Войти мы и в самом деле не сможем. Нас должны впустить.
Эх, где тот Белый Дракон, великий, величайший, подумала Алиедора. Вмазал бы исполинским хвостом по проклятой башне, по чёрному недоразумению, раздробил в пыль, так, чтобы не осталось даже воспоминаний! Да, Капля Крови нашла бы, что сделать с этаким оскорблением мирооблика…
– Не торопись, – повторил Тёрн. – Мы сдаёмся. Мы предаём себя в руки Мудрых, ибо верим, что сможем их убедить.
Алиедора понимала, что это говорится не ей, и всё равно по спине бежал холодок.
– Будь, как ты скажешь, – устало проронила она. – У меня нет больше сил бежать.
Алиедора села прямо на камень, подтянула колени к груди, положила на них подбородок, словно в детстве, слушая нянюшкины сказки.
Башня Затмений молча и невозмутимо выслушала всё сказанное и осталась безмолвной. Ждите, словно говорила она надменно и без слов. Ждите, и, быть может, к вам снизойдут.
Алиедора заставила гнев отступить, ярость – утихнуть. Пусть эти Мудрые почувствуют мою усталость и безразличие, желание, чтобы всё, наконец, закончилось, уже не важно как.
Она вспомнила, как исчезало всё в чёрном кубе северных варваров, вспомнила своё тогдашнее отчаяние, беспросветную тьму, заполнявшую душу… и дала башне Затмений это услышать.
Алиедора словно снимала доспехи: шлем, хауберк, кольчугу, поножи. Смотрите, Мудрые. Вот она я.
…А ведь тут побывала Гниль, вдруг ощутила она знакомый, едва уловимый привкус в воздухе. Не так давно прорвалась, и прорвалась сильно. Но многоножки, конечно же, не нашли здесь никакой пищи, разве что в бездне рва, окружавшего башню. Занятно… значит, и Смарагд не избег всеобщей участи. Что ж, может, Мудрые и впрямь научились справляться с этой напастью.
Она медленно встала у края рва. Да, настоящая бездна. Глубину затопила тьма, там всё казалось абсолютно мёртвым, как на старом, давно покинутом капище.
Алиедора уселась на сухой мёртвый камень, свесила ноги вниз. И тихонечко стала насвистывать старую детскую песенку, вдруг всплывшую из глубин памяти, простой мотив, что пели они с подружками, водя хоровод на приречном лугу. Мягкая трава под босыми ногами, птицы в ясном небе, прохладный Роак, рыбаки над глубокими омутами, железные флюгеры, любимые игрушки бродяги-ветра…
Она не застонала и даже не стиснула зубы. Боль хлестнула словно сыромятным бичом, но её Алиедора терпеть научилась, спасибо кору Дарбе и трёхглазому Метхли.