— Там чего, одни йоги? — недоверчиво спросил лысый.
— Да нет, кучерявый, йоги, наоборот, всех там задолбали. Даже на доске объявлений у мусорки было написано: «Продаю мясо сухопарых йогов».
Парень с дредами затрясся в беззвучном смехе и с наслаждением почесал небритую щеку.
— Ну вот, короче, — продолжил он, — еще прикол. Сижу в палатке, а по пляжу ползет кекс, инопланетянин, с лотком. Причаливает это чудо ко мне, садится и показывает свое добро: «Позвольте вам представить наш товар». И давай доставать: тапок рваный на левую ногу — одна гривна, перо чайки — одна гривна, бутылка из-под колы с дыркой, использовалась как бульбулятор — одна гривна. Прогон! Я чуть не сдох, реально! Я ему квасу дал хлебнуть. А он пополз к следующей палатке. Нормально?
Пьяный и подобревший Пол смотрел на ребят выпадающим глазом и цедил свое пиво. Он ни хрена не понимал, но на всякий случай изрек себе под нос:
— Ф-а-а-ак, а я тоже был панк!
Трое друзей повернули к нему физиономии. До этого они воспринимали его как элемент интерьера, наряду с флагами «Go, Ireland», пейзажами с корабликами, светильниками-обманками, футбольными коллажами и спасательным кругом.
— Это он с нами беседует? — спросил первый.
— Вроде, но на вымершем каком-то языке.
— Эй, человек! — обратились они к Полу. — Ты сам откуда будешь?
Пол отлепил взгляд от пивной кружки и посмотрел на всех пустыми глазами.
— Прикол, — сказал тот, что с дредами. — Никогда еще американский шпион не был так близок к провалу!
— Я тоже был панк, — твердо заявил Пол. И добавил: — Пива мне!
— Сразу видно: интеллигент! — сказал лысый. — Манеры! Эй, тело, у тебя деньги есть?
— Деньги есть! — ответило тело.
Тогда немногословный, сидевший лицом к залу, подозвал девушку, высокую, вертлявую и удивительно загорелую:
— Принесите «Гиннесса» этому организму, пожалуйста. — И указал пальцем на Пола. Девушка заулыбалась, сверкнула белыми зубками и побежала к бару. Трое парней проводили взглядом ее худенькую попку, обтянутую коротенькой джинсовой юбчонкой. Потом вздохнули, почесались кто где и закурили.
— Ну, какие еще неоспоримые преимущества у твоей Лиски? — вновь подобрал нить разговора тот, которого называли кучерявым.
— Представь, под ногами песок, то есть мелкая галька, она щекочет пальцы ног. Над головой яркое солнце, ясное небо. Жуть. Дальше — чистейшее море, волны, бриз колышет тенты палаток. А-а-а! И в этих волнах и в этих палатках — прекрасные обнаженные дикарки. Как будто не было ничего: ни мировой истории, ни ядерного вооружения… С туалетом только проблема.
— Если я правильно понял, бабы там ходят голые, — сказал немногословный.
— Совершенно справедливо, — ответил первый.
— То есть на них нет совершенно никакой одежды. Извини, что переспрашиваю.
— Да ничего, я не в обиде.
— Просто иногда говорят: обнаженные, имея в виду эти хреновы купальники или какие-то пляжные тряпки. Ты понимаешь, о чем я? Кучу всякого текстильного дерьма, которое закрывает сладости…
— Поверь мне на слово, — сказал тот, что с дредами, — просто поверь на слово. Девчонки там раздеты так, что больше раздеться просто невозможно. До самого предела.
— Это романтично.
— Это охренеть как романтично! — И тот, что с дредами, закатил глаза и начал по новой:
— Никакой зелени, никакого тенька, люди просто томятся на солнце в собственном соку весь день, чтобы вечером достать траву и барабаны, курить и играть. Я там так в прошлом годе перегрелся, что неделю потом в Москве с температурой сорок лежал. Чуть на кладбище не угодил.
— Что ж, заманчиво, заманчиво, — процедил лысый.
— В начале пляжа крохотный, в три прилавка, рыночек, ну, мусорник, конечно, несколько самодельных кафешек. Обслуживающий персонал живет здесь же, в палатках. В кафешках сидят совершенно голые люди, во всяком случае девушки, конечно, топлес. Это же рай… аццкий отжиг, короче.
— Топлес — это с голыми сиськами? — уточнил немногословный.
— В точку.
— Такие кафе мне тоже почему-то нравятся.
— Я и не сомневался в твоем вкусе.
— Спасибо.
— Уверен, это именно то, что тебе надо.
— Без сомнения.
Пол вдруг вновь ненадолго оживился:
— Я тоже был панк! — И в его пьяном глазу возникла мутная слеза. — Я был панком в Дублине, знаешь! Атеперь работа, чтоб ее. Живу с голубыми, мать их.