Поступаем же таково тем охотнее, что делать это не возбраняется.
СРЕДИ ДОЛИНЫ РОВНЫЯ
Ист-Сайдов и Вест-Сайдов в русских городах не бывает - именовать слободы по странам света не заведено. Солнце в умеренном поясе греет в меру - оно не скудно, не агрессивно, а посему небесный его путь жилищам и кварталам не указ. Древнее же понятие посолонь, то есть направление сообразно движению солнца (по часовой стрелке), и соответственно противосолоние относятся к молебственному чину (то же и у сектантов), так что старые распри на сей предмет суть дела внутрицерковные. Нет привычки давать имена и ветрам, они у нас дуют как попало, то есть подветренность с наветренностью в расчет не берутся.
Равнодушие к компасу вполне объяснимо проживанием на Великой Равнине, а также дорогами, каковые ведут куда ведут. Для колонизации Сибири довольно было иметь солнце сбоку. Отсутствие морей по рубежу не порождало географического любопытства и мореходства (вездесущие купцы тут ни при чем), а значит - интереса к ветрам, за ненадобностью не нарекаемым. Разве что у поморов и на больших озерах - там ветер уважают и прозванье его помнят.
Обитатель равнины к горизонтали равнодушен, не то что к вертикали координате его эстетических, духовных и социальных устремлений, откуда и храмы на высоких местах, и долговязые колокольни плюс к тому вертикаль иерархическая. С царем или вождем на верхушке. Горизонталь - вольница. Вертикаль - порядок (или тоталитаризм).
Хотя следы астролябии в равнинном нашем житье необильны, зато флора и фауна, на удивление антропоморфные, исподволь навязывая вождизацию народного сознания, в формировании разных мифов роль сыграли.
Скажем, медведь. Хозяин. Кроме громадности и человекоподобия, на него работает многое. Может задрать корову, но съест и мед, и ягоду, и рыбу, а нет - сосет лапу. То есть всеяден. Способен проспать зиму. Иногда портит деревенских девок. Среди зверей другого такого не замечено.
Среди деревьев нет ровни дубу. Живет века. Ствол не в обхват, крона обширна, семена - не кленовая или березовая шелуха, а литое полированное изделие. Древесина не гниет, но тонет в воде, дабы стать морёной. В лесном шуме, каковой идет и гудет, дуб - этакий Иоганн Себастьян Бах, под чью музыку сотворялся мир.
Среди грибов явный государь - белый. Причем несомненный Рюрикович. Куда там рыжику, даже соленому, не говоря уже о волнушке.
А щука - барракуда российских водоемов! А Волга - издалека долго! А Репин - бурлаки на ней! А Чайковский! А Лев Толстой! А Суворов! А РСФСР первая среди равных! Вот как укоренена в инстинкте правомерность понятия вождь. "Лучшему из" предпочитается "первейший".
Всё, о чем речь, давно окаменело в сказке - самом чистом и наивном контексте народной души. Сбились в кучу на должном расстоянии от медведя волк, лиса, еж, зайчик-побегайчик, а также комар-пискун. И заради вековечной этой иерархии многие преудивительные фигуры выведены за штат. Скажем, лось. Огромней всех, он, увы, травоядный, и от стаи волков ему конец. Рысь свирепейший из зверей, но та - больше по веткам, по верхам. Громадная белуга, о которой только и позволено, что два словца насчет реветь белугой.
Укоренись эти лишенцы в традиции, наш тоталитарный бестиарий мог бы выглядеть демократичней, и, хотя петровская табель о рангах тоже вводилась, дабы демократизировать боярство, все было чин чином, пока чин оставался чином - такова уж натура жителя Великой Равнины, всегда знающего, откуда дует ветер, хотя наречь сам ветер ему, честно говоря, лень...
А мне ужасно не терпится похвалиться невероятной догадкой. Сатана чащобы, Кащей, ни конному, ни пешему, ни челноку, ни лешему не дающий спуску, оказывается, одна из самых провидческих фольклорных метафор. Кощей значит оголодавший человек. Кожа да кости. Лагерный доходяга. Но главное значение древнего слова - раб. Подневольное, помыкаемое существо. И получается, что Кащей Бессмертный персонифицирует родимую беду. Неизбывное рабство. Бессмертное.
Каждый волен это додумать. Однако утверждать, что Чехов всю жизнь по капельке выдавливал из себя Кащея, было бы сомнительным силлогизмом.
НЕДОСКАЗАННОСТИ
Вы идете по темному переулку. Навстречу двое здоровенных малых. Налицо явная недосказанность. "Зачем искушать малых сих?" - наскоро досказываете вы и ускользаете в сторону...
В житейских мизансценах и контекстах столько этого недосказанного, что жизнь становится постоянной попыткой многое договорить. Себе о себе или о других.
Почему детские книжки обязательно с картинками? Потому что смысл открывается ребенку непросто. Пыхтя над складыванием слов, дитя затрудняется переводить их тут же в образы. А если книжку читает вслух бабушка, это вовсе сбивает с толку, потому что бабушка - сопатая и попутно закатывает грыбы. А картинка текст предуготовляет, хотя иногда и ошарашивает, поскольку стишок о мухе, а нарисован - жук.
Как же это было когда-то непостижимо, хотя теперь мы понимаем, что художник просто увез черновую рукопись в деревню, а поэт между тем все пересочинил. А рисунки не перезаказывают. И вышло, что сказка на самом деле - ложь.
Но если "сказка - ложь", то "сказку сделать былью" означает сделать былью вранье, что всегда и происходит, и не только при нашей с вами жизни, но всюду и везде, хотя сами сказки практическими функциями не обременены и за последствия не ответственны. Подобной небылицей выглядит и канувшая в туман имперской поры гульба на берегах Арагвы и Куры. О, это обжорство и бражничество разноплеменных кутил, онтологический идиотизм тамады, поедание трав, от какового мужчины обращаются буйволами, а дамы - коровами! И тосты. В основном за дружбу народов. "Ты мне брат!" - вопили в ухо друг другу насосавшиеся застольники, и недосказанного в этом было ровно столько, сколько будущего безобразия. А потом под пляшущими звездами ночи вы по арбузным причинам оказываетесь в поганом месте рядом с богатейшим из мандаринщиков Черноморского побережья, и он, заприметивши вас, сразу орет: "Ты мне брат!", а вы ему - от такого и слышу. И жуть как охота по-братски обняться. Но руки заняты. И звезда с звездою говорит...
Потом (то есть теперь) все досказывается, однако руки держат уже другое оружие. А еще потом идут исторические идиотизмы на тему, сколько кого поубивали. Миллион. Шесть миллионов. Сорок миллионов. Замечаете? Всегда круглые цифры. Ими ловчей оперировать, хотя они - ложь. Потому что наверняка было сорок миллионов и столько-то человек. Представляете, как безнадежно ходят эти столько-то по военкоматам, собесам и жэкам Вечности, добывая бумаги о напрасной своей смерти, погибели, пропаже - растерянные от недосказанности собственной жизни, от невступления в престижный яхт-клуб Круглой Цифры.
Но вернемся к переулочной коллизии. Мы спутали. Навстречу идут не двое, а один. По виду - шкаф, по Ломброзо - душегуб, по разуму - рептилия, по вере - афей. Киллер, Генри Миллер и ротвейлер в одном лице. Нам открывается великое поприще христианизации этого скота. Вдруг оправдается великая идея: "Ударившему тебя по щеке подставь и другую"? Ура! Он ударяет. Подставляем другую. Снова ударяет... Больше у нас щек нет. Наши устремления не восприняты. Однако христианизация все еще возможна. Ударяем по щеке нами обращаемого. Поняли? Если подставит другую, значит, с заминкой, но подключился к вечным ценностям. Не подставит - придется приохочивать его к ним с азов, с доевангельского "око за око". Тут уж применяй любую технику. Вырви ему печень, бей милицейским манером по почкам, виртуально двинь с правой по Интернету - мы ведь почти в двадцать первом веке! Но лучше ногами. Лежачего. Тэквондо. Восточные единоборства. На дворе же еще второе тысячелетие от Рождества Христова. До третьего мотаем последние обороты вокруг солнца... Кстати, если детина лишит нас резца, а у самого его от пародонтоза зубы выпали, мы, прошепелявив "зуб за зуб", выбиваем ему бюгельный протез...
Ибо, сколько премудростей ни заклято в афоризмы и пословицы - все недосказано. Хотя досказуемо. Вот пример. "Не рой другому яму". Пойдем по смысловому вектору и получим: