Что тут скажешь. Даже «виновата» говорить не охота.
— Виновата. Есть о чем.
Войд-коммандер потерла переносицу и села ровно.
— Послушай, Аска, просто чтобы ты понимала, что произошло на самом деле. Ограничитель логики — не пусковой ярлычок чуда. Это чистой воды нарушение правил этого мира, кусочек Заката в нашей реальности.
Я кивнула вопросительно глядящей на меня Мисато-сан. «Кусочек Заката» — во сказано-то, а?
— Раз это понятно, то идем дальше, — продолжила женщина. Меню и голопанели под ее пальцами спешно сворачивались. Что бы она там ни делала, это что-то закончилось, и, судя по разговорчивости войд-коммандера, закончилось успешно.
— Идем, — согласилась я.
— Как ты видела происходящее изнутри?
Снова вопросы. Вопросы-вопросы-вопросы. Черт, я в пыточной.
— Как копии, бледные тени, а потом — как ленту из игральных карт.
— Хорошо, — кивнула Кацураги. — Тебе понравилось то, что ты видела?
«Я не герой», — сразу вспомнилось мне. И молитва на любимом языке моей матери. Черт, черт, черт…
— Нет.
— Вот именно. Вероятностная логика держит «дырокол» в узде не просто так, понимаешь?
О, да. Вряд ли кому-то нужны были только самые точные копии, скорее, тут что-то большее. Мириады миров остаются за бортом: миров, где Аска погибла, где Аска родилась в инкубаторах Его Тени, миров, где меня нет вообще. Есть даже миры, где я струсила.
Я струсила? Mein Gott, какая оглушительная, какая ничтожная хрень!
— И каков был шанс, что я смогу?
— Скажем так… — Кацураги полюбовалась на какие-то показания и захлопнула последний из развернутых голографических экранов. — Скажем так… Вся расчудесность «дырокола» — ничто в сравнении с тем, что совершила лично ты.
Горжусь. Я офигеть как горжусь. На экранах передо мной продолжалась цифровая перекличка четырех кораблей, и я с отчаянием понимала, что Мисато-сан так и не отдала приказ перераспределить десант. Разгадка проста до неприличия: карманный стратег Его Тени уверена, что я никуда не денусь. И что еще хуже — я тоже чувствовала себя на месте, ведь меня уже посвятили в невероятный план нашей миссии. Вполне сравнимо с тем, чтобы переиграть всухую просранную партию против стелс-бомбера, только с чудовищным привкусом эпичности в нагрузку.
— Аска, ты снова паришься.
Я спрятала улыбку и не стала отвечать.
Карманный стратег и карманный чудотворец — великолепный экипаж.
Погружение в червоточину — это как тошнота, причем тошнит одновременно и тебя и тобой. Меня размывало, размазывало в разорванном междумирье, я думала о том, что так и не спросила Синдзи, каково это — погружаться сквозь «колодец зеркал», я думала, что корабль сейчас разорвет сам себя от напряжения.
Я думала — пожалуй, это было единственное, что от меня осталось.
Все остальное стало звоном, стало тонким пением флейты, которая всю жизнь преследует коснувшихся червоточины.
Бам-бам-бам…
Я сжимала виски, угомоняя струнный оркестр, в котором почти терялась забытая флейта, а перед глазами в серой пелене уже горели навигационные экраны «Сангоки». Рубка фрегата обретала плоть, первыми сгущались все яркие плоскости и — почему-то — серверная консоль.
— Точка Гулевского пройдена, — сообщил мягкий голос. — Запущена гомеостатическая подсистема.
Все, Закат. Закат — мир, от которого мы пока что защищены двадцатью тоннами чудесного изобретения. Это самое чудо сейчас жрало сверх-топлива, как легкий бриг, а новые панели с данными действовали на мою тошнящую голову, как… Как…
Я огляделась. Фрегат «Сангоки» проходил «Фойершельд» последним, и плевать я хотела на протоколы безопасности: главное — удостовериться, что я здесь не одна.
— Всем «гоки», аппаратная перекличка, — сказала я пульту связи.
И — метка раз, метка два. Я смотрела на опознавательные сигналы «Сегоки» и «Рокугоки», пытаясь найти ошибку. Ошибка была, и только когда в мутной после перехода голове звякнул голос Кацураги, я сообразила, в чем дело.
— Гомеостазис все трое запустили?
— Мисато-сан, я вижу только два корабля.
Холодные пальцы подрагивали на горле, словно кто-то из забытых в другой реальности войд-десантников вернулся за мной. Пальцы касались висков, оглаживали бока, втягивая меня в мягкий, обволакивающий и поглощающий ложемент.
«Йонгоки» проходил червоточину перед нами, и у Маны не было даже дурацкого шанса дезертировать, и ничего вообще у Маны не было, а была глупая червоточина — без законов, без правил, но с диким характером.
Кацураги оперлась на подлокотники и села в кресле повыше. Полные губы женщины были серыми, как изнанка.