— Вставай, Яна, — теперь он отворачивается и нарочито неспешно направляется в сторону ванной. — Пора завтракать и ехать в офис.
А я обреченно наблюдаю за его упругой задницей, широченной спиной и за сокращением мышц на его бедрах и икрах, когда он вышагивает, изводя меня. Да провались ты! Разве в этой жизни не должно все быть с точностью до наоборот? Разве не мне тут положено дефилировать, демонстрируя свою задницу, а ему лежать и давиться слюной, фантазируя о том, как бы дать по этой наглой башке и сначала отыметь в свое удовольствие, а потом свалить и никогда больше в жизни не видеть? Да, я всегда знала что жизнь причудлива и несправедлива.
— Не работает, Рамзин! — хриплю я просто из вредности, борясь со злостью, в которую обращается тянущая голодная боль внизу живота.
Он оглядывается у самой двери через плечо и нагло ухмыляется.
— Я знаю, что работает, Яночка, — самодовольно отвечает он.
— Зачем тебе все это нужно? — я все же не справляюсь с собой и вскакиваю с постели. — Хочешь поиметь меня, так сделай это. Или тебе нужно мое добровольное согласие в качестве оправдания? Ну да, тут ведь не Россия. Тут за то, что хватаешь человека и принуждаешь трахаться с собой, можно и по заднице ощутимо получить.
Рамзин разворачивается и молча проходится по мне с ног до головы жадным собственническим взглядом.
— Думаешь, меня страх перед ответственностью останавливает от того, чтобы завалить тебя прямо сейчас и отодрать так, чтобы ты имя свое забыла, Яночка? — ухмыляется он, продолжая буквально облизывать меня взглядом. — Ошибаешься, дорогая. Мне нужно, чтобы ты сама признала, что хочешь меня сильнее, чем ценишь свои принципы и свободу. Чтобы смирилась с тем, что я обладаю тобой полностью снаружи и внутри. Признав свое желание и смирившись с его силой, ты сдашься мне полностью. И уже никогда не сможешь сказать даже самой себе, что я принуждаю тебя, и перестанешь рваться на свободу. Меня больше не устраивает обладание только телом, как раньше. Это только часть тебя. А мне нужно все. ВСЁ!
И в этот момент меня вдруг на секунду накрыло страхом от осознания. От его тона, который абсолютно отчетливо говорил, что никакая это не игра, не блажь, быстро проходящая, не причуда заскучавшего и избалованного бабским вниманием мужика.
От взгляда — тяжелого, давящего, без даже крошечной тени шутливости и сомнения в принятом решении. Почему-то неожиданно огрело по голове мыслью, что так должен смотреть настоящий хищник на своё. На то, что никогда никому не отдаст, не отпустит до последнего вдоха. За что будет, даже подыхая, рвать глотки и крушить кости всем рискнувшим приблизиться. А может это вовсе и не хищник, что мне мерещится мелькающим смутной тенью в его глазах, а та самая тьма, что пугает, завораживает и соблазняет меня в Рамзине. Может, она и признала меня своей.
И мне начать бы в этот момент по настоящему бояться, но вместо этого внутри будто что-то мягко, но властно развернулось, вздергивая мой подбородок вверх, обращая позвоночник в стальной прямой прут, посылая откровенный вызов этой посягающей на всю меня тьме. И тьма ответила, устремляясь навстречу плавно, но ужасающе хищно. Не жестко атакуя, не для того чтобы смять и уничтожить, а увлекая, совращая, обвивая, втягивая в некий одурманивающий танец. И то, что пряталось во мне, надавило изнутри, жадно желая этого порочно-примитивного кружения, принимая его и пока только прося, а не требуя дать ему для этого свободу.
В дверь негромко, но настойчиво постучали, и я дернула головой, сбрасывая с себя это странное видение, и оно рассеялось как не было. Но остался пристальный, разительно изменившийся взгляд Рамзина. Теперь в нем виделась и растерянность, и замешательство.
Но продлились они всего долю секунды.