— Так вот и живу…
— Дина… — Андрей посмотрел в окно и начал двигать из стороны в сторону узел галстука. — А у тебя…
— Нет, — сказала она, глядя в пустой бокал. — Нет. Не нравлюсь, наверно. — Что-то очень женское, неумело кокетливое вспыхнуло и тотчас же погасло в ней.
— Я бы здесь тоже совсем остался…
— Да, тут можно жить… работать и вообще… — Она сделала неопределенный жест, ничем не выказав, что отлично поняла смысл его фразы.
Андрей, упираясь подбородком в поставленные друг на друга кулаки, неотрывно смотрел на ее руки, глаза, лицо. К уголкам глаз начали воровато красться две тоненькие морщинки. Все было до боли близко, желанно ему: и прямоугольный вырез блузки с кулоном из потускневшего серебра, и неудачно завитый локон на лбу, легкомысленно торчавший вперед, и брови, чайкой взлетевшие над блестевшими от вина глазами.
Было совсем уже поздно, когда они вышли на улицу. Только западная часть небесного купола полыхала яростным пульсирующим светом — там неистовствовал факел.
— Богато горит.
— Тридцать седьмой район, — отозвалась Дина. — Всего два факела осталось. Недавно, правда, прибыл третий факел. — Она засмеялась и спрятала лицо в воротник.
— Как это — прибыл?
— Ты не приметил на промысле девчушку в пуховой шали? Такая бойкая, славная? Не видел ее волосы? Просто чудо — огненно-огненно-рыжие… костер на голове. Прелесть!
— Ну и что?
— Так вот ее и зовут третьим факелом. Окрестил ее так один оператор, Толя Семин, по всем признакам далеко не равнодушный к «факелу». Мне пора — пришла.
— Так быстро?
— Я же рядом с гостиницей живу. Видишь — синее окно. Забыла выключить свет. До свиданья, Андрей.
Андрей притянул Дину к себе, нашел ее прохладные губы. Они чуть-чуть дрогнули в ответном поцелуе.
Торопливый стук каблуков. Грохот открываемой двери.
Все.
— …Эй, третий факел! Слезай с площадки! Слышишь? Слезай! Джентльмен снизошел до того, что решил помочь вам! Я наступил на горло собственной индивидуальности и рискнул заняться на четверть часа филантропией! — Анатолий стоял внизу, уперев руки в бока и кричал.
Любка даже не оглянулась. Проклятый скребок! Ну что ты с ним сделаешь! Не хочет опускаться в скважину. Проволока, на которой он подвешен, ужом извивается в руках и не уходит в забой. Полчаса бьется — хоть бы что. Что там заело?
— Товарищ Ромашова! Ведь мне неудобно, я же представитель мужественного пола. Моя тонкая духовная организация не позволяет созерцать страдания ближних, мало того — рыжих ближних. Майнайся! Инициатива идет снизу!
Любка подула на руки. Так закоченели — хоть ревмя реви. Так бы и поступила, не будь внизу Анатолия. От металла веет стужей. Так и есть — оставила кусочки кожи на арматуре. Да что же, в конце концов, приключилось с проволокой? Шла-шла — и вдруг…
— Между прочим, могу дать перчатки. Из крокодильей кожи. Они почему-то греют пальцы. Хочешь, брошу?
Ага, кажется, пошла. Новая беда — не вращается ролик. Нет, просто прихватило. Вот так… Завертелся. Слава богу, натянулась проволока. А как ходит? Ничего, свободно. Надо в будку, к лебедке.
Любка, кубарем скатившись с площадки, пробежала мимо топтавшегося у основания вышки Анатолия в крошечную будку, где стояла лебедка для спуска и подъема скребка и глухо кряхтел насос. Взялась за рукоятку, откинула тормозную собачку — ура, пошло! Опустим, потом поднимем. За полчасика. Правда, долго, но ничего — согреться зато можно.
Мерно вращается барабан, позванивает на зубьях собачка. Сколько сотен раз уже повернула рукоятку? Небось, скребок на глубине не меньше, чем километр.
Рука немеет. В окошечко глядит белый-белый зимний день. Как чистый холст мольберта, чуть тронутый тенями. Анатолий переступает с ноги на ногу, не решаясь войти в будку. Ничего, постой, голубчик! Померзни. Это тебе за прозвище, что ты мне прилепил — весь промысел зовет третьим факелом, хоть глаз не кажи. Это тебе за вечные шуточки. За грубость. За позавчерашний случай, когда ты так надрался с аванса, что даже «Ромашова» не смог выговорить. Постой, ничего с тобой не случится.
Продолжая без устали вращать лебедку, Любка краешком глаза с неослабным интересом следила за Семиным. Вначале Анатолий просто стоял. Затем, украдкой поглядывая на окошко, стал приплясывать на месте (не пижонься, носи валенки, а не альпинистские ботинки!). Наконец, закружился вокруг скважины, остановился у опоры и, прижавшись к ней спиной, вытащил папиросу.