— Я готов! — отрапортовал белобрысый, преданно выкатывая глаза.
— Ты что? — заботливо спросила девушка. — Очередной заскок, да?
— Я готов, товарищ Ромашова, перевоспитываться. Полностью осознал свои ошибки. Берите меня под персональный контроль согласно заданию комсомольской организации!
Станислав, вначале было встревожившийся за девушку, с откровенным любопытством начал прислушиваться к диалогу. Постойте… девчонка тоже, кажется, работает на старцевском участке. Конечно!
— Вот что я скажу тебе, Анатолий! — прозвенел девичий голос. — Если ты еще раз подойдешь ко мне хотя бы чуть выпивши, я надаю тебе по физиономии. При людях.
Глухой визг снега под каблуками — легкая фигурка удалялась в обратную сторону. Парень несколько секунд выбивал пяткой ямку в слежавшемся сугробе, затем преувеличенно бодро направился к ожидавшей его компании.
— Вот с. . ., — напряженным ломающимся баском выругался долговязый парнишка в белом кашне, очевидно, в знак солидарности с белобрысым. — Ей самой надо… — и снова ругательство, тем более отвратительное, что произносил его совсем юнец. Но случилось неожиданное: белобрысый наотмашь ударил его по шее:
— Ты… обезьяна! Заткнись. И вообще хиляй домой, тебе спать пора!
— Вот мы и пришли.
Люба огляделась: маленькая, метров в десять — двенадцать комнатка вначале показалась ей мрачной. Впечатление усиливали темные потеки на стенах, старательно закрашенные белилами, окно с частыми переплетами, крохотная форточка. Ничего не поделаешь — барак. Но постепенно глаза отметили тщательно, без единой складочки, убранную постель, платья, прикрытые марлевыми накидками в приоткрытом шифоньере. До блеска вычищенные туфли на высоких и толстых каблуках-стаканчиках, выстроенные у порога. Фарфоровая и стеклянная посуда в настенном шкафу, расставленная в строгом и каком-то веселом порядке.
— Есть хочешь?
Настя расчесывала волосы на ночь, и неожиданно для себя Любка сделала маленькое открытие: она никогда не подозревала, что под платком у этой немолодой, с тяжеловатыми чертами лица женщины таится такое богатство. Волосы напоминали тю цвету свежий липовый мед или крепкого настоя чай. Ни русые, ни желтые. Струистый поток неподвижно обрушивался к самым коленям. Настя мягким и точным движением отправила волосы за плечи.
— Есть, говорю, хочешь?
— Не хочу, спасибо. Какие волосы у вас! — Не удержавшись, Любка взяла в ладонь тяжелую мягкую прядь.
— Остатки былой роскоши. Сейчас уже не те. Две косищи до пят — с руку толщиной — носила в свое время… А теперь — спать. Завтра рано подниматься. Ложись-ка на койку. На мягком, верно, любишь поваляться? Я еще на фронте решила: кончится война — перво-наперво кровать как следует оборудую: наспалась на шинели досыта. На ней спишь, ей укрываешься.
— Ой, нет, я люблю на жестком. Сами ложитесь на кровать.
— Тут, девка, я командую.
Любка лежала с открытыми глазами, следя за тем, как, изламываясь, сжимаясь и вытягиваясь, ползут по стенам яркие прямоугольники — по магистрали неслись машины. Глуховато тикают ходики… Как давно не слышала этой колыбельной песни!
В чужой постели, в чужом доме… К девчонке из ее комнаты приехал из армии на побывку муж, пришлось оставить их на несколько суток наедине. Танзиля ушла к дальней родственнице, Любку пригласила Настя.
Который час? Четверть первого… Анатолий, конечно, шатается с приятелями, он знает, что ее сегодня нет в общежитии. Часто Любка видела его прохаживающимся мимо окон ее комнаты — благо она была на первом этаже и окна выходили на улицу.
— Любаша, ты спишь?
— Нет еще, тетя Настя.
Тишина.
— Крепко любишь его?
Любка вздрогнула не столько от вопроса, сколько от голоса Насти — задушевного, теплого.
— Не слушай ты добрых советчиков, Любаша. Сердце свое слушай. Анатолий — такой уж и вправду экземпляр, как Старцев зовет, что легче вручную пятисоткубовый резервуар заполнить, чем с ним сладить.
Любка затаила дыхание.
— Посмотришь на него — бросовый парень. Стиляга, нахал, начальству — как кость в горле. Сунь ему под нос белила — скажет — деготь. Прикрикни — матом обложит, как последняя шпана. Растопырил свои иглы — не трожь. Вот и получается: все махнули на него рукой, а он чихает на всех. Его, кажется, Старцев по-настоящему понимает. Захожу однажды в будку 987-й скважины — шерстит его Сергей почем зря. А тот, опять с похмелья, видать, — огрызается. Ругал-ругал Старцев да и говорит вдруг: «Почему легко одет?» Тут же снимает с себя свитер, бросает ему на руки. Потом пишет что-то в блокноте, вырывает листок: «Зайди в материальный склад, получи рукавицы покрепче. Такие, как у тебя, пальцы беречь надо». И крикнул еще вдогонку: загляни, мол, ко мне, есть хорошие конспекты по курсу спецмашин, что ли.