— Любушка, — остановила девушку Дина. — Переночуй у меня, а? Тебе же все равно?
— Я… я… — растерялась Люба.
— Вот тебе альбом с репродукциями Дрезденской галереи, — торопливо, будто боясь, что ее остановят, сказала Дина. — Ты же просила — помнишь?
— Хорошо… — пролепетала та, опасливо оглядывая Дину и Андрея. — Я… пожалуйста. Я на кухню… не мешать… и вообще… — Зажав под мышкой объемистый альбом, она ушла на кухню, плотно притворив за собой дверь.
— Зачем ты остался? Что теперь подумают?
— А ты для страховки решила оставить и Любу? Не надеешься на мое, так сказать, самообладание? Спасибо.
— Да дело не в этом. Я… не будем, словом, обсуждать.
— Хорошо. Дина!
— Что Андрей?
— Чем пахнут у тебя волосы… Не могу вспомнить.
— Не надо…
— Да люблю же я тебя, черт возьми! Скажи, ну когда кончится эта волынка? Когда-нибудь мы объяснимся до конца или нет?
— Я ничего не знаю, Андрей, милый. Сама себя не пойму. Ненавижу себя за то, что приходится идти в разлад со здравым смыслом. Ведь знаю, что лучше тебя нет человека на свете…
— Ведь можно же, по-русски говоря, послать меня ко всем чертям собачьим и сказать откровенно, что в твоей жизни я нуль. Что мы, дети? Знаем друг друга не первый год. Если я не забыл тебя за столько лет, бросил все, приехал — значит, все это слишком серьезно. Я прошу одного — правды. Ты ничем мне не обязана, свободна в своих решениях и поступках.
— Ненавижу себя! — тихо, но с силой повторила Дина. Пальцы ее затеребили яркую нить, отставшую от скатерти. — Мне уже двадцать семь. Было все, как у нормальных женщин: и увлечения, и что-то похожее на любовь, близость. — Она коротко взглянула на него. — И где-то далеко-далеко… — она схватилась за горло, будто хотела сорвать ореховое, под цвет глаз, колье — там, внутри… оставался Виталька. Очищающая от житейской скверны реликвия… — Она слабо улыбнулась. — Это нетрудно, Андрейка, найти человека, повстречаться с ним положенный срок и чинно-благородно выйти замуж. А я никого не искала. Кое-кто посмеивался: знаем, мол, такие штучки — без мужа надежней, право свободного выбора. Противно было… А разубеждать дураков не в моем характере. Я просто хотела, чтобы меня все оставили в покое. Иногда сама себе казалась ненормальной. Думала: случись невероятное, окажись он живой, вопреки всему, я… Он был бы мне нужен любой: злой, искалеченный, подрубленный жизнью, но — живой! — по кусочкам отдала бы себя, чтобы вернуть его таким, каким он остался в памяти. Я же очень любила его, Андрей. Даже высказать не могу, как любила… — Она задохнулась…
— Дина…
— Постой… И в любви-то объяснился по-своему. Увидел меня на улице, остановил машину, вылез; взял за руки и сказал: «Ты не делай страшных глаз, ладно? Но вот, понимаешь, какое дело — влип я. Влюбился в тебя. Жить не могу». И поцеловал. Сел в машину и уехал. Чудаки вы, чудаки! Гоняли на своих газиках по поселку. Помнишь, как остановились ночью у моего дома и стали сигналить, всех соседей переполошили?.. Когда пришла похоронная, я даже не испугалась. У меня не было слез. Не было, и все. Держу извещение и говорю себе: вернется. А вернулся ты один. А ночью заплакала. Нет, завыла. Оказывается, можно выть по-звериному, без слез. Жестоко, но в голове билась мысль: почему он?
— Ты легко допускала, что мог погибнуть я. Ну, погоревала бы, хранила фотографию…
— Не смей так!..
— Нет, смею! Слышишь, ты, распустившая нюни… институтка! Хоть ты убей на месте, я не поверю, чтобы зрелая женщина могла впасть в такой… инфантилизм! В детство, если на то пошло! Жизнь не обманешь. Что ты без конца ковыряешься в своей душе, как… как в сумочке? Играешь в какую-то выдуманную тобой гордость! Это эгоизм по отношению и к себе, и к другим. А мне не безразлично это! Думаешь, я не помню Витьку? Ты можешь понять, что это была самая настоящая война? Мы были солдатами, а пуля не выбирает. Мы выполняли приказ долга — высшего долга. У меня отец погиб под Будапештом. Нам не было наплевать на то, что на уличных каштанах вешали коммунистов. Ты настолько ослеплена своей детской любовью, что потеряла всякое чувство реальности, возвела ее в какой-то абсолют. А тогда, в Венгрии, нам было не до любви. Даже до твоей. Это только в легендах лебеди остаются верны своим подругам. Да еще в разных… романах. Я понимаю, что глупо предъявлять к тебе какие-то права. Ну, а то, что я, как мальчишка, забыть тебя не могу? Ты — живой человек, как и мы, грешные. И вообще, мне больше ничего не надо: ни любви твоей, ни благосклонности. Хватит с меня этого спектакля. Жизнь-то продолжается, на то она и жизнь. А ты — как в тумане. Да чтоб я еще пришел к тебе!..