— Где хотите. Можно в парке.
— Хорошо! — обрадовался он и мысленно выругал себя: связался с пигалицей, — Завтра в семь. Идет?
— Идет. До свиданья.
— До свиданья. — Он удержал ее ладошки в своих пальцах и вдруг с неожиданно прорвавшейся нежностью провел по холодной щеке девушки своей ладонью. Она не успела отстраниться. Выдернув руку, убежала.
Прошло столько лет, а до сих пор помнится свежесть этой упругой, смуглой щеки. Потом было все — и бессонные ночи, и объятья, когда весь мир заслоняло ее лицо, черные жестковатые волосы, переполненные нежностью глаза. Но того, первого прикосновенья, после которого Сергей долго глядел на свою ладонь, будто она коснулась необыкновенно чистого, — не забыть.
Три года прошли они, держась за руки, и девочка-смуглянка открывалась ему новой стороной. Он, ни в грош не ставивший чужие авторитеты, упрямец и насмешник, доставивший немало хлопот преподавателям, считавший главным своим достоинством полнейшую самостоятельность, оказался прирученным ею. Римма всегда поражала его изменчивостью нрава. Задумчивая и ласковая — и вспыхивающая по любому поводу, грубящая всем и вся. Суровая, замкнутая — и легкомысленная до крайности. Кто научил ее, недавнюю десятиклассницу, тонкой механике управления чувствами? Не могли же дать все это только в училище, за каких-то три года? Врожденный, «без примеси», талант? Еще в студентках ее привлекли к телевизионным передачам — режиссеров, наверно, подкупала естественная, ненавязчивая артистичность, способность быть доверчивой со зрителем. И все же Сергей не мог нащупать в Римме ту золотую спасительную серединку, что порой разрешает сложность человеческих отношений. И еще — хоть Римма и откровенно вышучивала его — он не ходил на спектакли с ее участием. И дело даже заключалось не в том, что они шли на национальном языке… Очень точно заметила сама Римма: «Ты ребенок и… дремучий собственник. Подумаешь, Отелло в свитере!..»
Подруги прозвали Римму человеком, состоящим из прихотей. Взбрело в голову поехать на отдых в верховья Юрюзани — уговорила очень занятого Сергея. Потом влюбилась в самолеты — наверно, потому, что они постоянно бывали в аэропорту, подолгу сидели в уютном тихом кафе, глядя на волнующую аэродромную жизнь. Но дальше прыжков с вышки дело не пошло — Римма внезапно утеряла интерес к «пятому океану». Зато появилось новое занятие — крутить голову тишайшему аспиранту Роману Горбачеву, который обалдел настолько, что через две недели сделал ей предложение, хотя их отношения ограничивались случайными встречами. А разъяренному Сергею отвечала: «Да пусть его! Я же тебя люблю, чудак!» И добавила: «Посмотри на Лариску Корепанову. Видная же девчонка! Парни от нее без ума. Нет, вбила себе в голову: пойду в аспирантуру, наука для нее — все. И чахнет ночами. В одном платье круглый год, с хлеба на воду перебивается. В кино уж сколько не была. За собой не следит. Какие косы носила — прелесть. А глазищи? Тонешь в них. Да пропади она, наука, в таком случае. Хоть, может, и есть в ней струнка научная, а все же живем один раз. Я деда одного вспоминаю. У него любимая поговорка была: «Умру, а ногой дрыгну!!» Понимаешь?»
Как-то они пошли на фильм о рыбаках. Зрителей в зале почти не было. Сергей смотрел на ее маленькие пальцы, покойно обхватившие подлокотник, покатые плечи, на прядь, изогнувшуюся веселым вопросительным знаком, и вздрогнул от ее близости и какой-то беззащитности. «Ты так дорог иногда мне, Сережа, что мне страшновато ночью одной…» В фильме пели песню, необыкновенно волнующую своей простотой:
Не сразу понял он, почему так неистово нежна была в тот вечер Римма. Она сказала ему впервые, бесстрашно приложив его ладони к тугой своей груди: «Я останусь у тебя до утра, Сережа». Не понял ее решимости переступить грань того, о чем до этого и слышать не хотела. Не понял слез, потом душивших ее.
Весть о ее замужестве он воспринял как неудачную шутку. Но когда слухи подтвердились — он узнал правду, вернувшись с преддипломной практики, — окаменел. И несколько дней не появлялся на улицах. Постепенно всплывали в памяти мелкие штрихи в их взаимоотношениях, которым он раньше не придавал особого значения. «Сережа, не надо делать все в лобовую! Всю жизнь тебе суждено получать шишки. Ну, скажи на милость, зачем ты попросил снизить тебе оценку по курсу спецмашин? Глупая принципиальность. Тебе же хуже — повышенной стипендии лишился». «Господи, не завидую твоей будущей жене: все должно быть так, как хочешь ты». «Неужели ты не сможешь остаться после окончания? А обо мне подумал? Что я буду делать там, в твоем городе, со специальным образованием? Участвовать в драмкружках? Вести кукольный театр? Ну и уезжай. Целуйся со своими скважинами». «Нам нет никакого дела, что он развратник. Он талантливый артист. Ну, знаешь, святых сейчас не сыщешь». «Ох, Сереженька, с такими характерами, как у нас, нам вместе не быть».