— У, порнография… — простонал он. — Вот так фокус… Я ж пошутить… Тут же яма была, помню… Засыпали, под снегом не видно…
— Что с тобой, что?! — Любка упала рядом, взяла в ладони его мгновенно взмокшее лицо, затем, совершенно не понимая, что делает, стала лихорадочно ощупывать ему руки и ноги. Анатолий сдавленно вскрикнул.
— Толенька… Зачем ты?! — И неудержимо, обильно хлынули из глаз слезы — слезы любви, отчаяния, прощения… Любка начала покрывать поцелуями его губы, глаза, волосы.
— А ты все-таки первая… поцеловала… — Анатолий попытался улыбнуться, но вместо этого охнул сквозь стиснутые зубы. — Левая стойка подломилась, точно…
— Дурень… Сумасшедший… И все я!.. — Любка, окончательно потеряв голову, попыталась расстегнуть ему рубашку, руки ее растерянно метались от лица Семина к своим карманам, ища что-нибудь такое, что могло бы облегчить боль. — Горе ты мое!
— Помоги добраться до Птичьего оврага, — прошептал Анатолий.
— Это зачем?
— Чтобы подумали, будто я в овраг… упал. Не поздоровится, выгонят.
— Я никому не скажу, Толенька!
— Могут все равно узнать… В такую рань у скважины. Нарушил технику безопасности, сама ж понимаешь. И так один талон остался…
— Да ты ж не можешь идти! — она в отчаянье огляделась и вскрикнула от радости: у поворота показались розвальни — пожилой дядька вез копешку сена. Он помог уложить Анатолия, согласился подтвердить, что несчастье случилось именно на Птичьем овраге. А для вящей убедительности даже попросил Любку скатиться по склону — Любка покорно выполнила его просьбу, она с трудом соображала, что вообще происходит кругом.
Пока флегматичная лошадка везла их к диспетчерской, Анатолий так и не выпустил горячей Любкиной ладони. «Какой же скот! Ребята бы сдохли со смеху, узнай причину «выступления». Не мог по-человечески!» — каялся он.
— …бить некому вас, — рассвирепел Сафин и выругался, но Любка пропустила ругань мимо ушей. — Что я начальству скажу?! Что? С меня спрос!
— Скажите — Птичий… Галим-ага! — Любка умоляюще погладила руку бригадира.
— Я бы этого щенка!.. Только ради тебя грех на душу беру, неспособный я как-то… это самое… врать.
Привычное совещание: нефтепромысловое управление подводит итоги прошлого года. Знакомая публика — «аппаратные» работники, заведующие промыслами, парторги, начальники участков, мастера — бюро горкома едва ли не все. Огромный зал с развесистой люстрой под потолком, бархатные портьеры на окнах, стулья из мореного дуба. Дворец был построен в пятидесятых годах, и холодноватое дыхание модерна не коснулось его.
Уже выступил с докладом начальник управления Ахмет Закирович Азаматов, низенький, круглый, как катышек, нечетко выговаривающий «р». Говорил сухо, деловито, с многочисленными выкладками. Доклады, доклады… Привычные до оскомины: «Успехи налицо, но есть еще, товарищи…» В каждом после изрядной порции скромных самопохвал усердная самокритичность, а в финале жалобы: нет того, нет этого, обещали то-то, не выполнили, просим вышестоящие…
Сергей нервничал и с досадой поглядывал на секретаря горкома Силантьева: что же ты, противник гладких выступлений! Сам ратуешь за живость, хорошую деловую злость. Встряхни зал, отпусти жесткие вожжи трафарета!
Сам он перед выступлением не волновался. За этой массивной трибуной он почувствует себя так же уверенно, как и в красном уголке промысла.
Молчанов сидел прямо у входа в зал, нахохлившись, — заскучал. Рядом — Андрей. Бросил сцепленные пальцы на колени, слушает внимательно.
— Слово начальнику второго участка первого промысла товарищу Старцеву.
Сергей ощутил нервную дрожь… Неторопливо поднялся на сцену, обвел глазами зал.
— Я бы просил собрание дать мне дополнительное время. Боюсь не уложиться.
— Как, товарищи? Дадим пять-семь минут?
— Дадим! — выдохнул зал.
Сергей начал выступление так, как будто бросился в атаку — безоглядно, напористо.
— Совещание идет к концу, а нет ни одного выступления, которое могло бы расшевелить хотя бы вон тех товарищей во втором ряду. Кажется, они уже похрапывают.
Зал колыхнуло от сдержанного смеха.
— Многообещающее начало! — бросил реплику Силантьев.
— Проценты, заверения. Ни одного анализа, конкретных, ясных предложений, исключая разве доклад Азаматова. Ни одного делового мордобоя. Тишь да гладь, божья благодать. Может быть, поэтому бездействуют у нас сто десять скважин? Горят памятники нашему великолепному головотяпству — факелы! Летят в воздух легкие фракции нефти! Ржавеют под открытым небом высокопроизводительные насосы, которых добивались два года! Тянем, как кота за хвост, сдачу в эксплуатацию насосных кустовых станций, хотя пластовое давление катастрофически падает. Я говорю общеизвестные вещи, они попросту обрыдли нам. Но мы народ невозмутимый — привыкли. План есть — и привет Шишкину. План, который стал фиговым листочком, прикрывающим наши огромные упущения. Хорошо, что он есть на белом свете.