Это был полный нокаут.
— Милая девушка, считать чужие деньги — признак невоспитанности.
— Ваша прямая обязанность — собирать газ, — официально произнесла Любка. — А что касается денег, то в карманах ваших рыться не собираюсь.
— До свиданья, очаровательная, мне некогда, — протянул Гвоздарев. — Дерзайте… У себя на промысле. Мы уж как-нибудь сами.
Любка покинула кабинет.
Говоря правду, она сама не надеялась, что ее предложение вызовет взрыв энтузиазма. Любка отлично сознавала, что с утилизацией газа дело в общем и так обстоит неплохо, но именно поэтому следовало погасить «незаконнорожденные» факелы. Насовсем, чтобы не бросались так резко в глаза. Добытчики же рассуждали примерно так: где три, там и четыре факела, невелика беда. Вопреки опасениям, комскомитет поддержал и вынес этот вопрос на собрание. Было решено поручить всю работу Сафинской бригаде, помочь достать в первую очередь трубы.
После собрания очень удивила Любку Танзиля.
— Дались тебе эти факелы, Любаша, — пожала плечами. — Никто спасибо даже не скажет.
Никогда не терявшая отличного расположения духа Танзиля относилась ко всему с легким благодушием, как бывает у слишком уравновешенных людей.
— Да что ты, Танзиля? Серьезно? Не знаю, смогу ли объяснить. Для кого как, но для меня мой промысел — мой дом. Скважины. Участок. Бригада. Ты, Генка, Дина Михайловна, Старцев. Понимаешь, я живу этим. Ведь когда в доме беспорядок, у хорошей хозяйки руки чешутся заняться уборкой. Странно ты рассуждаешь!
Мысль о дополнительном компрессоре, сама того не ведая, подала соседка по комнате, та самая, к которой приезжал из армии муж. Она работала помощником машиниста компрессора как раз у Гвоздарева и однажды обмолвилась о старом агрегате, который демонтировали и заменили более мощным. Любка хорошо запомнила услышанное, а при случае выведала у нее те подробности, которыми впоследствии ошеломила манерного начальника изокомпрессорщиков.
Но дело так и застопорилось. Не помогла и представительная делегация в составе ее, Генки, Танзили и даже Сергея. Снова Гвоздарев приятно улыбался, разводя руками, и отбил все атаки. Сергей, терпеливо слушавший утомительный разговор, вдруг взорвался:
— Ты что мозги крутишь, Евгений! Тебе дело говорят, а ты!..
Гвоздарев осекся.
— Пошли отсюда. — Сергей решительно запахнул плащ. — С тобой, Гвоздарев, толковать — что телеграфному столбу проповедь читать.
И уже во дворе предложил:
— Айда в горком, к самому Силантьеву. А я Гвоздареву еще припомню при случае. Этот из таких, что сто лет сопли на кулак мотать будет. Знаю.
Силантьев начал рабочий день с ощущением того, что в чем-то допустил ошибку. Ощущение было неясным, расплывчатым, он никак не мог привязать его к определенному событию. Но что-то беспокоило. И хоть долгие годы он отдал партийной работе, никак не мог приучить себя к тому, чтобы не упрекать себя же за решения, верность которых представляется сомнительной. От ошибок никто не застрахован. И поэтому заходившие в кабинет работники аппарата, поглядывая на его непроницаемо-спокойное лицо, слушая его негромкий, юношески высокий голос, решили: что-то случилось.
Вошла секретарь.
— Виктор Павлович, к вам тут целая делегация.
— Откуда?
— Молодежь. С первого промысла. С ними этот… начальник участка Старцев.
Старцев! Силантьев кивнул — пусть входят — и в памяти резко очертилось лицо молодого инженера, когда он на бюро доказывал важность своего предложения о гарантийном ремонте. А он, Силантьев, послушавшись доводов руководителей управления, довольно-таки бесцеремонно назвал инициативу Старцева прожектерством. Неприятный осадок остался в душе после совещания. Однажды, во время перерыва, он встретил взгляд Старцева — в нем читался упрек с легкой, как показалось, иронией.
Жестом пригласив вошедших сесть, Силантьев внимательно оглядел каждого. Удивительно рыжая, чуть возбужденная девушка мнет в руках пушистые белые варежки. Другая, круглолицая, очень, наверно, смешливая, смотрит в потолок. Старцев, смуглый, с вечно неспокойными глазами, как всегда безукоризненно одетый, изучает кабинет. «Что их привело? Может быть, то же самое, о чем говорилось на бюро? Ну и упрям же Старцев, если это так!»
Силантьеву всегда нравилось работать с молодежью — сказывалась, очевидно, военная привычка давних лет: его постоянно избирали комсоргом, сначала — роты, потом — полка. Вот и сейчас по возможности он старался принимать участие в комсомольских мероприятиях. Однажды даже его третий секретарь полусерьезно-полушутливо упрекнул: «Ты что же это мой хлеб отбиваешь, Виктор Павлыч?»