Азаматов курил длинную сигарету с золотым обрезом, и пряный запах отличного табака странным образом успокаивающе действовал на Сергея. Ни с того, ни с сего вспомнились белые, хрупкие, будто фаянсовые, руки секретарши, ее гибкая спина с рядом перламутровых пуговиц и ее непростой взгляд, как бы говоривший: «Ты, конечно, можешь смотреть сколько тебе угодно, я действительно заслуживаю внимания. Но неудобно — начальство…» И волосы, чем-то напоминающие Риммины — с теплым отблеском. Маленькие и, наверно, злые губы. Заняться, что ли?
— Трудно тебе, Сергей?
Азаматов шел глядя себе под ноги и заложив руки за спину — этакий задумчивый гном.
Сергея вдруг прорвало. Все накипевшее в душе неудержимо вырвалось наружу. Все: и косые взгляды подземников, и властная снисходительность Фатеева, и ночные свидания с Риммой через голубой барьер телевизора — все обернулось взволнованной исповедью.
— Иногда, Ахмет Закирович, приходит в голову мысль бросить все к чертям и податься в НИИ. В общем, куда-нибудь. Работать, вроде, могу, головою бог не обидел. Хочется… как бы выразиться точнее… микрореволюции в сознании. Только вы не смейтесь. Мы, инженеры, громко говоря, теоретически люди высокого интеллекта и кругозора. Но слишком уж залезаем в текучку будней. И бежит мимо нас что-то нерешенное, сложное, привлекательное, масштабное. Одно время я решил, что надо довольствоваться упрощенным и понятным всем взглядом на окружающее, принимать все таким, какое оно есть. А не могу. Хоть и есть своя логика в поговорке «Где нефть — там льют», принять ее не могу. Морду готов набить, когда вижу, как хлещет из мерника газ, как люди льют на землю нефть, валяется на улице кабель, ржавеют абсолютно пригодные задвижки. И чувствую себя бессильным — человека душеспасительными беседами не переделаешь. Ударить рублем — Фатеев на дыбы. Добренький он, особенно к старичкам. Здорово, конечно, что кругом ветераны, есть у кого поучиться, но многие работают по принципу: мы с тобой, Ваня, двадцать лет дружбу водим, нечего друг на друга бочки катить, отношения портить…
— Кое в чем ты прав.
— Как бы точнее сказать… Нет прочного, стабильного взаимопонимания с людьми. Нет, особенно-то на меня не обижаются, но чувствую, что не нащупал ту струну, на которой можно уверенно играть все время. А ведь есть она, струна взаимопонимания. И вот — требовательность расслаивается, как слюда…
— Краем уха слышал, что ты хочешь с факелами расправиться. Несерьезно, Сергей. Не то. У нас самая высокая в стране утилизация газа. Что там три несчастных факела, пропади они пропадом. Получается, что стратегической ракетой по какому-то там грузовику стреляем.
— Вот тебе раз! Это ж мой долг, черт возьми! Действительно, может, не ахти какую прибыль они принесут. А посмотрите, как загорелись ребята — главное для них — сознание того, что сами нашли себе полезное занятие. Неужели вам самим нравится эта факельная иллюминация? Разве что зимой операторы погреются. Да, может, волк подбежит оттаивать — шучу, конечно. А в вашем замечании, Ахмет Закирович, знакомый голосок слышится, фатеевский… Поймите вы, что главное — у государства ребята ни копеечки не потребуют. Трубы мы нашли, сварку будем вести сэкономленными электродами. Нужен экскаваторишко — вот помогли бы нам, товарищ начальник управления!
— Хм… не совсем ты меня убедил, конечно, но экскаваторишку, как ты выражаешься, подбросим, хотя сами стонем — не хватает. — Азаматов — какой он все-таки маленький — посмотрел на Сергея снизу вверх.
— Вот мой дом. Дошли. — И вновь неожиданно рассмеялся.
— Что вы смеетесь?
Глаза Азаматова блеснули в темноте.
— Ничего. Просто вспомнил, как ты на Надю посмотрел.
— Какую Надю?
— Да секретарь мой. — И, протянув руку, заключил:
— Двигай. Но все-таки отрегулируй свою тормозную систему. В разумных, конечно, пределах. Не несись сломя голову.
«Что-что, а тормозить мы умеем, — размышлял Сергей. — Даже на хорошей дороге».
На душе было неспокойно, словно за спиной, у фиолетово-синей черты горизонта, вставала сизая наволочь — предвестница грозы.
…Сергей попытался привстать, но что-то холодное, прямо-таки леденящее, навалилось на него, не давая дышать. Что за чертовщина? Неистово работая локтями, он высвободил голову и свалился с кровати на пол.
Перед ним стоял Станислав. В реглане, кирзовых сапогах. Из кармана свисал ремешок фотоаппарата. Загорелый, небритый. Как мартышка. Беспомощное, потешное выражение на лице — в пылу возни слетели очки.