Анатолий знал, что Сергей по его просьбе уже бывал у Фатеева, но безуспешно. Неужели все-таки пробил? Когда же? При упоминании о комнате сердце забилось частыми толчками. (Подумать только — отдельная комната!) Со свойственной ему привычкой выяснять все сразу сегодня утром он отправился разыскивать Сергея. Он оказался на скважине. Стоял на мостках как всегда, аккуратно одетый, и сумрачно глядел на рабочих, возившихся у устья скважины. Вокруг — море грязи вперемешку с нефтью. Ясно — выброс. На вопросы Анатолия Старцев ответил неохотно:
— А что, не хочешь? Тебя-то вообще нужно три раза подбросить и один раз поймать. За «выкидоны» твои. А комната… Сколько, говоришь, у твоего дяди домочадцев? Ты шестой? Значит, вся подготовка к занятиям — псу под хвост? Не говоря уже о музыкальных твоих упражнениях? Еще не знаю, выйдет ли. Сперва приведи в порядок свои штуртросы — а то все галсами ходишь.
Что такое штуртросы, Анатолий не знал. Но несказанно удивил народ на участке, пройдя на руках до автобусной остановки.
…Сафин невольно втянулся в эту стремительную, полную молодой неуемности работу. Порой она напоминала ему бой. Пылающий скальпель газового резака — огнеметная струя, вспышки сварки — дальние взрывы, вздыбленные, с земляными бородами трубы — дальнобойная артиллерия, траншеи под линию — оборонительный рубеж. Сумасшедшие дни! Выбрасывался из газика десант с лопатами наперевес — и в бой за семь километров труб, которые цепко держала земля. Вот Генка поволок трос, перехватил им горло трубы, подложил под трос чурбачки, чтобы не скользил, зацепил другой конец за экскаватор — вира! И ползет из своего многолетнего логова черная анаконда, оставляя за собой густо поблескивающую ложбину. Зеленый Любкин платок виден всюду: и возле невозмутимого сварщика Калинникова, который, отрезав часть линии, повторяет единственную фразу: «Конец дохлому котенку!», и на подножке экскаватора, и у Сафина, который отбивал молотком запекшийся металл на конец труб. Один лишь Анатолий не удостаивался ее внимания. Голый по пояс, он зло долбил кайлом каменистый грунт, бешено вгоняя острие в землю. Любка однажды не выдержала и набросила на его лоснящуюся спину куртку: «Опять геройство? Не надоело еще?»
Пылали вечера, пылали разгоряченные люди… Словно какой-то вихрь подхватил и Генку, и Любку, и Танзилю — всех — и они, сломя голову, бросались после вахты к нетерпеливо подрагивающему газику, переваливались через борт и — пошел. И до самого утра шушукались в одной постели Люба и Танзиля, вспоминая, как Генка пытался отодрать от трубы молоток, который слегка «прихватил» сваркой Анатолий, как Коля Калинников растянулся в луже на дне траншеи, как беззвучно ругался экскаваторщик: жена второпях сунула в узелок сырые яйца.
Эта прекрасная суматоха оттеснила на задний план ссору Любки и Анатолия. Но Любка с удовлетворением начала замечать, что он беспрекословно выполняет все задания Сафина. Бригадир разговаривал с ним, правда, сухо, официально — обида еще не прошла. Больше того, Анатолий таскал для костра валежник, помогал заправлять экскаватор.
В один из вечеров Коля Калинников, помявшись возле ребят, не стал залезать в машину и, виновато отводя глаза, ковырял ботинком землю.
— Ты чего? — взглянул на него Сафин. — Поехали.
— Ребята… — сварщик нахохлился. — Ребята, отпустите. Брат проездом будет, один вечер всего. Я его пять лет не видел…
Все растерянно переглянулись.
— Значит, перекур сегодня, — полуутвердительно сказал Сафин. — Причина, конечно, уважительная.
— Нас и так сроки… Каждый час на счету.
Анатолий толкнул в бок Генку:
— Помоги баллон погрузить.
— Ты что — глухой? Не едет же Колька.
— Помоги, говорю. Я порежу линию.
У Калинникова даже губа отвисла.
— А можешь? Не взорвешься?
— Чего ж тут мудрого? Много раз резал, хотел даже на разряд сдавать. Поехали, нечего трепаться попусту.
— Ой, Толенька, какой ты нынче… энтузиаст! — выпалила Танзиля.
— Слушай, Толька. Давление в редукторе дашь четыре с половиной, труба тонкая, хватит, Разрезай по старому шву. Подведи сопло, погрей хорошо и продувной вентиль…
— Знаю, — нетерпеливо прервал Анатолий. — Не маленький.
Великолепный вечер! Через несколько часов, когда они собрались у костра отдохнуть и перекусить, Любка смотрела на Анатолия через трескучие язычки пламени. И встретилась с его взглядом. Он улыбался по-особенному, как никогда еще — хорошо, ясно и… виновато.