— Я дважды повторять не буду! — отрубил Фатеев. — Точка.
— Нельзя же так, Алексей Петрович, — сразу же подала голос Дина, мгновенно оценив происходящее. — Ребята старались, времени не жалели.
— Я вас не спрашиваю! — вскинулся заведующий. — Не вмешивайтесь не в свое дело!
— Я член комсомольской организации, — спокойно прервала его Дина.
— Вот именно… и поддерживаете… идете на поводу у… — Фатеев запнулся, подыскивая слово.
— Попрошу вас не кричать ни на меня, ни на ребят, — так же ровно и холодно продолжала Дина. — А орать на себя, простите, я никому не позволяю, даже близким людям. Я думаю, — она обратилась к Сафину, — надо просто пойти в горком, к Силантьеву.
Фатеев, круто повернувшись, пошел к машине. Резкий хлопок двери, злорадное подмигивание фар, неодобрительное фырчание мотора…
Силантьев. Петрович, здравствуй. Как жизнь? Качаешь в фонд последнего года семилетки? Слушай, что ты страху нагнал на свою молодежную бригаду? Жалуются.
Фатеев. Разболтались совсем.
Силантьев. Точнее?
Фатеев. Не выполняют моего распоряжения. Подшефные телеграммами закидали, трубы просят. А эти надумали с паршивыми факелами воевать.
Силантьев. Не замечаешь за собой, что толстеть начал?
Фатеев (обиженно). Это к чему? Хотя бы и толстеть. На свиданки не бегать.
Силантьев. Я в другом смысле. Вспомни-ка сорок шестой, субхангуловскую магистраль. Не замечаешь аналогию?
Фатеев. Что было — быльем поросло. Мне трубы нужны, понимаешь? А тут — буря в лоханке. Шум на весь белый свет — факелы. Несерьезно все это…
Силантьев. Ты ребят не зажимай. Молодцы они у тебя. Дело не столько в факеле, сколько в таких, как эта рыженькая — Ромашова, что ли? Я тебя не первый год знаю и никогда не поверю, что такой оборотистый мужик труб не может найти. Чушь! Сознайся уж, что ударился в амбицию: как же, твоего приказа не выполнили. И правильно сделали.
Фатеев. Вот тебе и раз!
Силантьев. Да! На своем, значит, могут стоять. А насчет Ромашовой у меня мысль. В сентябре отчетно-перевыборная конференция комсомола. Чуешь, к чему веду речь?
Фатеев. Все это хорошо, рад, так сказать, за Ромашову. Но ты-то в какое положение меня ставишь? Я должен, значит, уступить молокососам? Да что я, в самом деле, пешка, что ли?
Силантьев. Снова да ладом. Не выносить же этот вопрос на бюро. Не ребячься, Алексей. Тебе достаточно, что советует секретарь горкома? Советует… пока. Понял?
Фатеев. По-онял, как не понять.
Силантьев. Видишь, какой ты догадливый. Ну, будь.
Автобус полупуст и поэтому кажется просторным. Лишь впереди, рядом с шофером, сидит хмельной паренек в ковбойской, с приплюснутыми полями шляпе. В руках сонно позванивает гитара.
Ночь. Трассируют в темноте гирлянды огней на скважинах. Сегодня уложили последний, шестой километр, завтра остается соединиться с компрессорной. Сергей заверил, что все будет в порядке.
Хочется спать и спать. Танзиля посапывает, прижавшись к Любке. Сафин дремлет, уронив белую голову на спинку переднего сиденья. Генка с жаром объясняет что-то невозмутимому Калинникову. Анатолий поворачивается к Любке. Глаза у нее усталые, ласковые. Рыжая прядка застряла в ресницах.
— Парень, одолжи гитару.
— Давай, поливай. Держи.
«Нет, сегодня родилось маленькое чудо. Автобус качает в ночи невидимыми волнами, веселые прямоугольные отпечатки вдоль дороги, шорох колес. И главное — Толя. Белобрысый Толя с гитарой. Что за странная, будоражащая и баюкающая мелодия? Будто всплеск памяти. Или я очень счастливая?.. Нет, правда, откуда этот мотив? Как из порывов ветра…»
От песни этой чуть кружится голова и отзываются приятной болью натруженные руки. Ток струится к кончикам пальцев. «Ты поешь для меня? Да, Толя?»
Азаматов кашлянул. Андрей резко обернулся. Вот уж кого не ожидал. Стоит, задрав голову, внимательно ощупывает глазами номер.
— Шикарно. Как в гранд-отеле. — И протянул руку. — Принимаешь гостя?
— С удовольствием.
Азаматов повертел крупной головой, причесал свои иссиня-черные, тронутые сединой волосы. Вид усталый, щетина проклюнулась на подбородке.