Поздний вечер пронзительно свеж, мокрый ветерок врывается в боковое окошко с чуть приспущенным стеклом; фонари, как водянистые огни в аквариуме, на миг озаряют его лицо, тонкие нервные пальцы на руле (на безымянном — тяжелый перстень, давний подарок папы-коллекционера; «Королевский, — хвастался Димка еще в школе, — видите инициалы: принадлежал Карлу Великому!»). В лицо ей ударили капли, подгуляло бабье лето. Но всё равно хорошо, только голова разболелась.
— Дим, я тебя не понимаю. То ты мне советуешь сменить круг лиц, отстраниться, то сам вдруг…
— Ты не отстранишься, чувствую. Значит, я с тобой. Ну, самоубийство, согласен, ну, мания, а мы создадим собственную фантазию, правда?
— Нет, я хочу реальности.
— И какой ты себе ее представляешь?
— Глеб пришел в мой дом за кем-то, за кем отследил полгода назад.
— То есть ты связываешь две смерти?
— Да.
— Что же мешало ему прийти раньше?
— Трудно сказать… Та слежка происходила в темноте. «Темно, сумерки», — он сказал. Если не смог сразу отыскать нашу улицу… или полгода отыскивал того человека и пришел за ним по пятам.
— Что ж, круг действующих лиц ограничен: Алексей и Мирон, Агния и Дуня. Тебя, душа моя, я исключаю.
— Трое учеников у меня с начала года, а Алексей поселился на Петровской с февраля и явился в один день с Глебом.
— Интересное совпадение. Кто раньше?
— Глеб.
— Он тоже тут неподалеку жил?
— Не знаю. Работал где-то рядом, но название фирмы мне неизвестно. Никакой, так сказать, жажды знаний я в нем не почувствовала, как будто его отвлекало какое-то другое, более сильное впечатление.
— Влюбился в учительницу?
— Ну нет, эмоции скорее негативные. Я вообще ума не приложу, зачем они все деньги платят, — ни у кого интереса к языку, лишь бы отделаться.
— Псевдоученики — это любопытно. Мог кто-нибудь из них слышать разговор молодых про дачу?
— Я не слышала… но я могла на кухню, например, выйти. Да и не прислушивалась, зачем мне… так они на расстоянии плясали, возможно, громко переговаривались.
— Впрочем, если кто-то последовал за Глебом…
— Глеб как будто сразу сбежал, а обе пары еще некоторое время не расставались. Вот Мирон мог пойти за Дуней.
— Да, у него мотив на поверхности: ревность.
— Ни у кого не на поверхности, Дима. Если Глеба действительно убили, то в связи с отцом.
— Но ведь там установленное самоубийство, — воскликнул Вадим с досадой. — Мы опять в тупике. Только я было разошелся…
— Для тебя это игра, — сухо сказала Катя.
— А для тебя трагедия?.. Катя, сознайся, разве все это по большому счету затрагивает твою частную жизнь?
— У меня ее нету, — отозвалась Катя по-прежнему сухо. — Поэтому я лезу в чужие дела.
— Твоя ирония над собой совершенно неуместна. Все зависит от тебя.
— Ну, конечно! — она рассмеялась нервно. — Я окружена поклонниками и привередничаю.
— А я уверен: все зависит от тебя.
Она опять рассмеялась.
— Ну так давай поженимся, а, Вадим?
— Ты этого действительно хочешь?
— А ты?
— Я первый спросил.
— Ну, детский сад. Успокойся, я пошутила. Поехали домой.
Она не смогла бы признаться ему, что внушает мужчинам отвращение. Ну, может, это слишком сильно сказано.
— Слишком больно! — сказала она вслух, вглядываясь в свое отражение в старом зеркале на комоде. К тридцати годам она имела случай — и не один — убедиться, что есть в ней нечто отталкивающее, только никак не могла понять, что именно. Интересно сказала Ксения Дмитриевна: «Душевная порча». Даже в школе за ней никто не «бегал» — ну, это ладно, детство… А потом? Катины, так сказать, романы — всего их было четыре — кончались быстро и одинаково: очередной претендент исчезал… точнее, избегал дальнейших встреч. Она, понятно, не навязывалась, только спрашивала и спрашивала себя: почему?
Катя была инстинктивно целомудренна, но в этом году сдалась, стала любовницей человека уже немолодого, не обремененного ни женой, ни детьми, только старики родители… И что же? Все повторилось: остались тоска, страх и, вопреки всему (Катя усмехнулась), надежда.
Да черт с ними со всеми! Она вынула шпильки из волос, встряхнула головой, длинные русые пряди заструились шелковым потоком по плечам и груди… Тяжелый день, так болит голова.
Катя прошла в прихожую, включила свет — неяркий фонарик с железными переплетениями, — открыла белый шкафчик с алым крестом, чтобы отыскать в скопившейся за годы груде лекарств анальгин (разобрать и выкинуть половину… нет, больше!). Однако белая пачка сразу бросилась в глаза: она лежала с краю, рядом с маленьким сосудом из черного металла. Катя вынула таблетку, прикрыла дверцу… опять открыла. Что это такое? Взяла сосудик — продолговатый, легкий, с белой бумажной наклейкой, на которой красными буквами выведена формула: KCN.