Дача — дощатая постройка всего в одну комнату, не больше пятнадцати метров — расположена напротив калитки глухой длинной стеной. Единственное окно — в стене справа, если стоять лицом к дому, а дверь — слева. Нет ни крыльца, ни ступенек, ни веранды. В комнате круглый плетеный садовый стол и два таких же кресла, две кровати у стен друг против друга и вешалка с одеждой. Присборенные занавески в пестрых попугайчиках в листве, уточнила Дуня, отделяют что-то вроде кухоньки, метра четыре, где находятся стол с электроплитой, полки с посудой, умывальник, табурет и лавка с ведрами. На окне прозрачная тюлевая занавеска. В правом углу участка — шесть соток — с молодыми деревцами и кустами, сарай и уборная.
— В общем, все просматривается насквозь, спрятаться негде, — заключила Дуня.
— Под кроватями?
— Нет, я посмотрела, когда упали ящики.
— Какие ящики?
— Это было уже потом.
— Чердак есть?
— Установлено, что там никто не бывал, наверное, со дня основания. И ничьих посторонних следов и отпечатков… кроме моих, конечно.
Дунечка замолчала надолго, словно всматриваясь куда-то… в жуткое место, где «общаются мертвые».
— Я вошла в раскрытую калитку и пошла на свет… он падал сбоку на куст. Смотрю — Глеб сидит прямо напротив и улыбается. Я постучалась, он не шелохнулся. Ну, думаю, допился. И вот тут я заметила первую странность, — Дуня замолчала.
— Что? Ну что?
— Его тень шевельнулась.
— Этого не может быть!
— Не может? А помните: «Какая-то тень скользит в каком-то ином измерении»? Нет, вы представьте: он сидит совершенно неподвижно, а за спиной на занавеске вздрогнула тень. Я закричала, как идиотка, от неожиданности: «На помощь! Сюда! Скорее!»
— Там кто-то был! — воскликнула Катя. — И убежал, пока ты нашла дверь.
— Это невозможно. В ту же секунду я выглянула за угол: просматривалась кирпичная дорожка от калитки к двери — и я пошла туда. Я подумала: вдруг он жив?
— Дунечка, в то же время кто-то мог обогнуть дом сзади и ускользнуть, когда ты была уже в комнате.
— Я бы так и подумала… потом, конечно, — подтвердила Дуня каким-то взрослым, новым голосом. — Но слушайте дальше. Дверь, как и калитка, была распахнута. В кухоньке этой — никого. Я бросилась к Глебу и поняла, что он мертвый, и опять закричала: «На помощь!» А все-таки сомнение: вдруг ему просто плохо, ведь он был совсем теплый, не застывший… Схватила стакан с водой, плеснула ему в лицо… схватила с коньяком, хотела в рот ему влить… ну, оживить чтобы!.. но поставила назад.
— Ты ощутила запах миндаля?
— Нет, я в этом не разбираюсь.
«А я разбираюсь!» — отметила про себя Катя.
— Почему же поставила стакан назад?
— Я подумала: а вдруг от этого коньяка он и омертвел.
— Понятно. Дальше!
Дуня замолчала, побледнев, подойдя, видимо, к самому «жуткому месту» своего повествования.
— В полной тишине я услышала голоса. Нездешние, не наши. Вы мне верите?
— Господи, помилуй! — взмолилась Катя. — Слуховая галлюцинация от нервного потрясения.
— Вот и дундук то же сказал! — Дунечка в упор глядела на нее. — Я была в полном сознании и слышала — вот как сейчас вас слышу. Екатерина Павловна, ну хоть вы мне поверьте!
И Катя сдалась.
— Поверю. Только опиши все четко, ясно, без истерик и сдвигов.
— Детские или женские голоса лепетали что-то в своеобразном как бы ритме под какой-то небесный звон.
— Почему «небесный»?
— Ну… я такого никогда не слышала, а с шести лет в музыкалке мучаюсь. Ну, серебряный, стеклянный, колокольный… ну все вместе.
— То есть голоса пели под музыку?
— Не пели. Как бы переговаривались. И не под музыку.
— Эолова арфа в горних сферах, — пробормотала Катя. — Это Моцарт.
— Ну уж нет. Но вы очень красиво сказали. Они повторялись и повторялись, а я стояла и слушала.
— Ты хоть одно слово поняла?
— Вы думаете, в загробье по-русски или по-английски общаются?
— Дуня, без сдвигов!
— Никаких сдвигов. Это было, и я никогда не забуду.
— Кто-то включил магнитофон или транзистор?
— Исключено! В этом я как раз разбираюсь.
— Но если звуки отдаленные, с улицы или даже с соседней…
— Я не сказала главного: они раздавались в той комнате. Очень тихие, да, но их источник был там. Я это просто знаю. Ну, словно попугайчики на занавесках заговорили.
— Птицы в саду?
— Нет, в комнате. Человечьи голоса, только очень странные.
— Где ты стояла?
— Напротив Глеба, возле кровати. И чувствовала… как это называется?.. запредельное. Вот мертвец улыбается, голоса заговорили. А потом, когда я узнала, что там его отец отравился, я поняла: их души переговаривались.