Она уже отчаялась и зашагала к себе на Петровскую, как вдруг совсем неподалеку от дома, в маленьком Монетчиковом переулке, в глаза бросилась блестящая вывеска — черными буквами по красному полю: «Издательство «Корона». Колоритный купеческий особняк, обшарпанный донельзя, но с признаками возрождения: строительные леса по фасаду, груда новеньких кирпичей у входа.
После недоуменных переговоров с секретаршей и главным редактором она вышла на Виктора Аркадьевича — старика завхоза («вице-президента» на местном диалекте), который подтвердил, что Воронов действительно нанимался к ним «подсобником», но с понедельника прогуливает.
— Я ж его сюда и пристроил, — сердито пояснил Виктор Аркадьевич. — Пожалел сироту — и вот пожалуйста!
— Вы знаете эту семью?
— На одной площадке живем.
— Да как же вы не знаете, что Глеб умер?
— Как? — ахнул старик.
— Как отец. Отравился.
Вице-президент забормотал невнятно про командировку за лесом в Брянскую область, из которой он только что…
— Господи, а Ирина-то! — перебил он сам себя.
— Она в больнице. В Кащенко.
— Это ее добьет.
Виктор Аркадьевич тяжело поднялся и подошел к оконцу, забранному решеткой (сидели они с Катей в полуподвале на пачках книг среди ужасающего количества Гарднеров), постоял, вернулся, сел напротив.
— А с кем я, так сказать, имею честь?
— Екатерина Павловна — учительница Глеба по английскому. Меня вызывал следователь… я ничего не могу понять.
— Эх, жизнь собачья!
— Но не в семнадцать лет! Неужели он так переживал за отца?
— Не то слово. Затаились оба, обособились, ни с кем в доме… А как родные были, я ведь Алика с рождения знал.
— Отца?
— Отца. Деликатный человек. Мы еще с его родителями дружили, покойными… и как он о них заботился! Умница, интеллигент. Бауманское закончил, научный сотрудник. Заметьте — не пил… и вдруг!
— Для вас его смерть явилась неожиданностью?
— Слабо сказано. Весь дом вздрогнул.
— Он страдал депрессиями, кажется?
— Не замечал. Жене, конечно, виднее… Остроумен, обаятелен, мягок — как воск. Поневоле вспомнишь: чужая душа — жуткие потемки. Главное — сын его мертвым застал, будь оно все проклято!
— Вы те события хорошо помните?
Старик пристально смотрел на странную посетительницу.
— Екатерина Павловна, а в чем, собственно, дело?
— Перед самой смертью Глеб был у меня и оставил в моем доме записку и цианистый калий.
— Так это он у вас…
— Нет, на даче.
— Тоже на даче! Что-то во всем этом есть… — старик подумал, — нарочитое, чересчур. Вы понимаете?
— Понимаю. Артистический почерк.
— Вот-вот. А в записке что?
— Он как будто обвиняет кого-то в гибели отца.
— Кого?
— Непонятно.
— А яд оставлен зачем?
— Тем более непонятно.
— Он нам звонил, — заявил Виктор Аркадьевич неожиданно.
— В прошлую пятницу?
— В пятницу я в Брянске был. В апреле, когда отца на даче обнаружил.
— Почему вам?
— Мать искал. Она близка с моею Машей, с женой… была близка.
— И он вам про отца сказал?
— Ни слова. Ну, я ответил, что Ирины у нас сегодня не было. Это уж потом до меня дошло, что он ее из-за отца разыскивал. Из Герасимова звонил, из автомата — звонки особые, короткие.
— А во сколько, не помните?
— Вечером. Не поздно, — старик вгляделся в лицо Кати. — А что, это так важно?
— Может быть. А вдруг это преступление?
Виктор Аркадьевич, словно услышав в последнем слове походный зов трубы, посуровел и сосредоточился.
— По телевизору как раз начиналось «Время», помню, я звук приглушал. В самом начале десятого… И такой жутью ото всего от этого несло, вы не поверите!
— От его звонка?
— Нет, потом. В те дни… на похоронах, на поминках. Закаменели оба — ни слез, ни слов, чтоб душу отвести. Так они и жили с апреля — в доме у них смерть стояла — это я по Машиным словам говорю, сам не заходил. А когда он в институт не прошел…
— Он поступал?
— В юридический.
— Значит, собирался жить.
— Конечно!.. — старик осекся. — Одного балла недобрал, а хорошо шел. Умный мальчик, способный: стихи писал — и такие… изысканные, знаете. Учился на пятерки, с детства по-английски свободно разговаривал. Помню…
— Что? — перебила Катя. — По-английски?
— Ну, вы-то разобрались, конечно. С шести лет в кружок ходил. И вот я предложил место у нас. Простое, что называется — принеси, унеси, — зато голова не забита и деньги приличные.
— Какого числа он сюда поступил?