Да, но «запечатанная тайна мертвых»?! Какая-то неизъяснимая запредельная мука сквозит в этих словах, дважды повторенных!»
Закружилась голова — ощущение, ставшее почти привычным, — Катя поднялась, постояла у окна, вдыхая острую струю из форточки, мысленно повторяя: «Вот представьте: ночь, в окне горит настольная лампа, в кресле улыбается труп, и какая-то тень скользит в каком-то ином измерении. А записка уже написана, и все продолжают жить как ни в чем не бывало».
О прошлом он говорил или о будущем? Труп отца он видел в окне?.. Или представлял себя самого… вот очень скоро он примет яд и откинется с последней улыбкой на спинку кресла? К окну подойдет девочка — и чья-то тень скользнет… отнюдь не в ином измерении — здешнем, трехмерном, и заговорят небесные голоса. Неужели кто-то из нас, из сидящих вот за этим столом, буквально исполнит его предсказание? И продолжает жить, как ни в чем не бывало?»
Она решительно взялась за телефон.
— Виктор Аркадьевич? Это опять вас беспокоит…
— Узнал, Екатерина Павловна, никакого беспокойства.
— Вы случайно не знаете, где была мать Глеба, когда он ее разыскивал?
— Нет, откуда… Может, Маша? Погодите!
Катя услышала отдаленный невнятный говор, затем суровый женский голос произнес прямо в трубку:
— Кого вы подозреваете в преступлении?
— Вы уверены, что это преступление?
— Я уверена, что два нормальных человека ни с того, ни с сего не могли впасть в смертный грех! Но не трогайте Ирину.
— Вы знаете, где она была в тот вечер?
— Не трогайте!
— Тогда я ничего не смогу доказать.
Последовала долгая пауза.
— Посоветуйтесь с доктором, который ее пользует.
— Имею ли я право доверить официальному лицу свои подозрения?
— Насчет Ирины? Без сомнения.
— Не проще ли сказать, где она была, когда погиб ее муж?
— Я не могу предать несчастного и беспомощного человека.
Трагический выход
Катя была разочарована: слишком молод… зато много энтузиазма. И непрерывно курит: нелегко, должно быть, ежедневно взваливать на себя чужие больные грехи на научной, так сказать, основе, без Божьей благодати, которая осеняет древнюю исповедь.
— Я ни за что не позволил бы это свидание без предварительной беседы со мною, — психиатр прикурил от окурка новую сигарету. — И после беседы не позволил бы! Вы подкрепили безумную идею «убийства».
— Она сама произнесла это слово!
— Но вы его подкрепили! Ей мерещится убийца… даже в саду. Понимаете? Нездоровый мистический настрой…
— Но если она нездорова…
— Она также нормальна, как мы с вами, но… — Он глубоко затянулся, успокаиваясь. — Как бы вам попроще?.. В стрессе наблюдаются три выхода. Тревога — мобилизация защитных сил организма. Приспособление — к тяжелой ситуации. И наконец — истощение. Она находится в третьей стадии.
— Чем это грозит?
— Чаще всего смертью.
— И это считается выходом?
— К сожалению, мы не в состоянии сдвинуть ее с мертвой точки. Только усыплять и усыплять.
— Это тоже не выход, доктор: к такой ситуации она не сможет приспособиться.
— Согласен. Вы предлагаете тревогу?
— Если это вызовет, по вашим словам, мобилизацию…
— А если нет?
— То есть… мгновенная смерть?
— Не исключено. Мгновенная от шока или медленная от истощения. Я, конечно, говорю о самых крайних реакциях, но риск есть.
— Значит, я понимаю так, — сделала вывод Катя, — если она сама, или Глеб, или оба виновны в гибели отца, возможна крайняя реакция. Если не виновны — есть надежда на мобилизацию защитных сил.
— Вы понимаете правильно. Я проводил психоанализ: глубинное чувство вины. Ключевое слово — «убийство». Которое вы крайне, повторяю, удачно закрепили в ее сознании.