— Но если они от тебя ушли вдвоем — зачем записка?
— Ушли вдвоем, но мало ли что между ними произошло почему Агния подъехала в Герасимово позже.
— И сын позже? Нет, твоей версии не хватает стройности, гармонии.
— Конечно, это одни предположения. Но если Агния видела мальчика там, на даче, а через полгода встретила меня… — Катя умолкла, было тяжело, словно слишком близко подошла к разгадке и чего-то испугалась.
— Что ж, — согласился Вадим. — Это серьезные мотивы: тогда — состояние аффекта, сейчас — боязнь разоблачения.
— Не просто состояние аффекта, Дима. Отравление — убийство, обдуманное заранее. Ведь яд не под рукою, как, скажем, нож… Чисто психологически, мне кажется, женщина скорее отравила бы соперницу.
— Тонкое наблюдение. Но его можно отнести и к соперникам. Словом, остерегайся всех троих и ничего без меня не предпринимай.
Серьезная тревога за нее прозвенела в его голосе, и Катя промолчала, поостереглась высказывать завтрашние свои планы. Странное нетерпенье жгло ее и заставляло спешить к разгадке, которой она сама опасалась.
Следы убийцы
Тетя Маша — так позволила она себя называть — казалась ровесницей Ксении Дмитриевны, без интеллектуального шарма, но со своим собственным: на диво быстрая, немногословная и сообразительная. «Хотите алиби Ирины проверить?» — такими словами она встретила Катю. — «Хочу». — «Ну-ну». Двухкомнатная квартира Вороновых — очень светлое уютное семейное гнездо — содержалась в идеальном порядке, несомненно, благодаря ей.
Стоял день солнца, и полуденные почти летние лучи сквозь белые прозрачные занавески создавали иллюзию беззаботных школьных каникул… теннисная ракетка в комнате Глеба, разноцветный мяч, растрепанные книжки, среди них — и английские… «Можно посмотреть?» — «Пожалуйста». Диккенс, Коллинз, Теккерей, Агата Кристи… «Лекарственные растения и яды». Интересно. Вот: KCN — цианистый калий… Интересно».
Бордовый бархатный альбом из полузастекленного шкафа раскрылся на полированной ярко-желтой столешнице. Ребенок на коленях у матери. Катя жадно вглядывалась в прелестное женское лицо. «За что, Господи?» — чуть не взмолилась вслух, однако сдержалась: тетя Маша стоит над душой, сурово сжав губы.
— А это Алик? — Катя перевернула плотный фиолетовый лист. — Господи, Боже мой!
— Что с вами?
— Глаза! Посмотрите!
Мужское лицо изуродовано — словно темные бельма на глазах! Тетя Маша склонилась над альбомом, вглядываясь, выпрямилась, и они в ужасе уставились друг на друга.
— Кто-то выколол глаза, — сказала, наконец, Катя и вернулась к первому снимку. — И Глебу, смотрите! Я не обратила внимания, загляделась на Ирину Васильевну.
Все фотографии мертвых — отца и сына — были сильно обезображены: на месте глаз зияли фиолетовые дыры. Золотой день внезапно померк, как тогда в больничном саду, стало холодно — ледяное дыхание иного мира, фантастического и больного.
— Это не могли сделать ни Глеб, ни Ирина, — заявила тетя Маша.
— Может, она вне себя от горя…
— Я во вторник перебирала фотокарточки.
— Зачем?
— На могилу. Заказала ему крест и медальон.
— Глебу?
— Да. Этой мерзости не было… Ключи! — тетя Маша бросилась к выдвинутому ящику шкафа. — Вот они! Рядом с альбомом лежали, так и не тронуты. Две связки, видите? Еще одна у Ирины, и у меня. Всего четыре и было.
— Как же сюда проникли?
Они уже вдвоем проверили замок — никаких следов взлома, окна — шпингалеты, форточки, балконную дверь: квартира просто закупорена и неприступна — седьмой этаж, пожарная лестница вблизи не проходит.
— Каждое утро поливаю цветы и проветриваю — ничего подозрительного не замечала.
— И все же здесь кто-то побывал.
— Чтоб фотокарточки изувечить?
— Сумасшедший! — воскликнула Катя, вздрогнув.
— Или колдовство. Порча.
— Тетя Маша, они же мертвые! Что еще им можно испортить?
— Я в этом не разбираюсь, спросите у колдуньи. Вы ей Ирину хотите показать?
— Ирину Васильевну необходимо освободить от всякой причастности к убийствам, — Катя опять всмотрелась в прелестное лицо молодой матери (не обезображенное маньяком — может, он ее любит?). — Я возьму самый поздний снимок. — Она перелистала альбом, пересиливая себя (неприятно, тяжело!), некоторые фотокарточки приклеены к фиолетовым листам. — А как отец и сын похожи!
— Не особенно. Глеб темноволосый, в мать, глаза синие, а Алик светленький, сероглазый.
— А я вглядываюсь — и как будто узнаю улыбку, выражение лица…