— Но кто-то действительно украл ключи!
— Левша, — психиатр усмехнулся, но как-то криво, и прикурил от окурка.
— А знаете, знаменитая гадалка и мне намекнула на нечто подобное.
— Ну и?..
— У меня нет таких знакомых. И не было. Кроме убитого Глеба.
Кладбище оказалось не очень большим, не старинным, но довольно старым. Над облупленной кирпичной оградой зеленеющим золотом еще пышно трепетали кусты акации и высокие ажурные кущи ракит. Она ждала у распахнутых настежь ворот, нервно прохаживаясь; опять несло куда-то в ветре нетерпения — к разгадке страшной, предчувствовалось… настолько страшной, что она боялась анализировать свои предчувствия.
Мимо в траурном молчании двигалась очередная процессия, высоко на плечах плыло женское лицо, уже отчужденное, нездешнее, в цветах. «Роза, распятая на кресте», вспомнилось. «А сколько мытарств предстоит бедной Агнии… сегодня вскрытие… не надо! Господи, спаси и сохрани рабу Твою, что б она ни сделала, в чем бы ни была виновата, сжалься над нею, Господи!».
Из подъехавшего такси вышел Виктор Аркадьевич с лопатой и высоким железным крестом, окрашенным в нежно-голубой цвет. С овального в коричневых тонах медальона сурово смотрел красивый юноша, который сказал в ту пятницу: «Убийца должен быть наказан — жестоко и изощренно».
Они прошли сквозь селение мертвых по прямой, как стрела, аллее, во вчерашних лужах, листьях, ржавых, багряных; возле самой кладбищенской стены — место погребения, огороженное простой проволокой на деревянных колышках, с деревянной лавочкой. Свежий глиняный холмик, покрытый двумя венками из разноцветных бумажных бутонов, размокающих в осенней сырости. Рядом — ухоженная могила отца с таким же голубым крестом и коричневым медальоном. И каким ужасом несло от всего этого! «Запечатанная тайна мертвых». Катя вгляделась… Хотя ведь знала, знала, но не смела признаться даже самой себе. Зазвенели небесные звуки «Маленькой ночной серенады», и знакомый забытый голос сказал: «Аптечная, 6».
А кто роковая женщина?
Николай Иванович Мирошников ходил взад-вперед по диагонали в своем кабинете. Теперешняя Катина привычка — ей представилось, как они шагают по разным диагоналям и сталкиваются в центре. Но она сидела на стуле, а он говорил, едва сдерживая раздражение:
— Я вас предупреждал: не лезть в сыщики! Не хотелось упоминать об этом в воскресенье, уж больно в жалком положении вы находились.
— Я нахожусь в более жалком положении, чем вы думаете. И мое участие в этом деле было запрограммировано.
— Что вы этим хотите сказать? — Он остановился, словно на ровном месте споткнулся.
— Александр Воронов был моим любовником. Мы расстались с ним двенадцатого апреля этого года — как оказалось, навсегда.
— Это правда?
— Правда. Я опознала его по фотографии на кладбищенском кресте.
— А вы знаете, что я могу привлечь вас к ответственности за дачу ложных показаний?
— За это — не можете. На кладбище я была вчера, а неделю назад ни о чем не догадывалась.
— Вы не догадывались о смерти своего любовника? Сколько ж у вас их, простите, было?
— Один.
— Оригинально, — он наконец сел за стол. — Рассказывайте. И если можно — по делу.
— Второго апреля я познакомилась с Сашей.
— То есть с Аликом?
— С Александром. С Сашей. Его фамилия мне была неизвестна.
— Значит, вы крутили с женатым человеком, не ознакомившись даже с его паспортными данными?
— Я не знала даже, что он женат.
— Черт знает что!
— Да, черт знал.
— Как вы с ним познакомились?
— В метро.
— Он к вам пристал или вы к нему?
— Не надо. Он заговорил. В тот день мне исполнилось тридцать лет.
— Ну, понятно, все эти женские комплексы.
— Да.
— И он не дал вам хотя бы свой телефон?
— Я его ни о чем не просила.
— Сколько гордости при нашей бедности!
— Мне нравится, Николай Иванович, ваше отношение к подсудимой.
— А вы отдаете себе отчет, что из-за ваших штучек на мне висят три убийства? Ладно, извините. Но о чем-нибудь на ваших свиданиях вы говорили?
— У нас было всего четыре свидания. Один раз он остался у меня на ночь. Он говорил, что ухаживает за больными стариками-родителями.
— Хорош гусь!
— Да сосед его подтвердил, он ухаживал… только, конечно, не тогда, давно. Нет, он был человек с совестью и страдал, я чувствовала, но не понимала.
— И из-за этих страданий он отравился?
— А Агния?
Произнесенное вслух имя умершей как бы сняло злой задор. После молчания Мирошников спросил сдержанно: