— У Ирины Васильевны?
— Она, к сожалению, эту грань уже перешла, но дела меняются к лучшему.
— Вы хотите сказать: теперь моя очередь?
— Вы меня очень заинтересовали, Екатерина Павловна.
— Боже сохрани!
— Нет, нет, вы здоровый нормальный человек, но, простите, не случайно явились героиней столь ужасающих событий.
— Да, это страшный грех.
— Наследственный, Екатерина Павловна. Истоки всего ищите в детстве. Сколько вам было лет, когда вас бросила мать?
— Семь.
— С тех пор вас сопровождает ощущение заброшенности, ощущение жертвы — вы как бы провоцируете — невольно, конечно, — своих партнеров на уход. Как они объясняли причины разрыва?
— Никак. Просто начинали вдруг меня избегать, ни с того, ни с сего как будто. А я объяснений не требовала.
— Ни с того, ни с сего — чувствуете подтекст? В этом плане слова гадалки о том, что вы «испорчены», проявляют глубокий, онтологический для вашей личности смысл. Испорчены — не наговором, не сглазом — комплексом неполноценности, который и есть, образно говоря, ваш бес, играющий левой рукой.
— Гадалка предсказала Ирине Васильевне, что этот бес убьет ее мужа.
— Не хватало вам еще комплекса вины! Всегда помните: у вас алиби, вас никто не смеет подозревать. У больной свой бес, у вас свой, это профессиональный жаргон гадалок.
— Но почему именно «левая рука»?
— Из Библии. Там все дурное слева: и черт, и грешник, и разбойник… Вы же образованный человек, Екатерина Павловна, освобождайтесь от комплексов — и радуйтесь жизни.
— Сначала надо изгнать беса, — Катя усмехнулась.
— Она долго отходила от допроса. Настоящие солдафоны, честное слово! Не хотелось бы все снова колыхать.
— Ни в коем случае! Я пришла не к больной, а к вам.
— Уж не боитесь ли вы ее?.. Екатерина Павловна, вы не могли знать, что она жена вашего любовника.
— Все равно мне… тяжело. Стыдно.
— Такие чувства делают вам честь, но не вините себя чрезмерно, не углубляйтесь — это опасно.
— Да черт со мною в конце-то концов, не о себе я пришла говорить! И слушала только потому, что вы сказали: во мне причина преступления.
— Так получается по логике вещей.
— Ладно. По словам следователя, Ирину Васильевну навещала бывшая одноклассница Глеба.
— Одноклассники с учительницей. Двое юношей и девочка. Предварительно я с ними побеседовал.
— Доктор, Ирине Васильевне с вами повезло.
— У больной самый строгий режим, понимаете? Вы в первый раз проникли по недоразумению.
— Может, еще кто по недоразумению проник?
— Я ничего не исключаю. А они были в четверг. И уверен, ключей не крали.
— Но Ирина Васильевна, когда разговаривала с девочкой, якобы чувствовала кого-то в кустах.
— Вот именно: якобы. Вы же знаете, что она зафиксирована на убийце в саду.
— Почему она упомянула девочку, а не всех одноклассников?
— Потому что та пришла еще раз одна. В пятницу. Но меня уже не застала.
— Мне все же хотелось бы поговорить с ней, если можно.
Доктор задумался.
— 157-я школа, Клавдия Петровна — вот отправные точки, — и принялся за телефон.
После некоторых перипетий удалось добраться до Марины — «девочки в саду».
— Меня уже следователь допрашивал.
— А мы не могли бы с вами встретиться?
— Пожалуйста.
— Вам удобно через полчаса на Добрынинской, у выхода на кольцевой?
— Удобно.
— А как я вас узнаю?
— У меня коса.
Да, коса редкостная, роскошная, особенно в сопоставлении с безволосой головкой Дунечки, но в остальном ее ученица гораздо эффектней, несравнимо. Ах, не все ли теперь равно!.. Не для развлечения позвал ее Глеб на дачу, а, наверное, как свидетельницу.
— Вы хорошо знали Ирину Васильевну?
— Так себе… не очень.
— А Глеба?
— Хорошо.
— Вы дружили?
Лицо девочки, строгое — должно быть, из-за больших очков, — сразу замкнулось.
— Вы понимаете, я спрашиваю не из праздного любопытства.
— Вы сыщик?
— В некотором роде. Я ищу убийцу Глеба.
— Неужели он все-таки убит?
— Убит.
— Нет, правда?
— Правда.
Лицо девочки оживилось, зарумянилось от волнения.
— Он тоже хотел стать сыщиком, с первого класса. У нас была такая игра: мы за кем-нибудь следили.
— Зачем вы играете в такие игры! — вырвалось у Кати.
— А что, он из-за этого умер?
— Из-за этого.
— Да, мы дружили. До двенадцатого апреля.