— Значит, ты сегодня ко мне не придешь?
— Сегодня? Зачем?
— Мы решили провести «реконструкцию» — восстановить тот вечер тринадцатого сентября. Мой друг Вадим сыграет роль Глеба.
— А кто сыграет роль Агнии?
— Ты права, все эти игры… идиотство, — Катя вдруг заплакала и принялась искать носовой платок в сумочке. — Просто не знаю, за что ухватиться, не могу жить в таком… в общем, не могу жить.
— Да пошлите вы их всех.
— А мертвые, Дунечка?
— Они уже мертвые.
— Но он живой до ужаса.
— Кто?
— Бес. Который играет левой рукой.
— Да-а, Екатерина Павловна, — протянула Дуня, — скоро мы все в Кащенко поселимся… — И вдруг спросила быстро: — Как там больная?
— Что?
— Жива?
— Позавчера была жива. Ну ладно, я пошла.
— А «Наполеон» будет? — поинтересовалась вслед Дуня с жадным любопытством.
— Боже упаси! Ничего не будем пить.
— Ладно, я подумаю. Во сколько?
— В пять.
Однако «Наполеон» был, он возник из кожаной сумки коммерсанта и вызывающе утвердился в центре стола как знак опасности, на который завороженно взирали участники поминального пира.
— Зачем пугать женщин? — резко отреагировал Вадим.
— А чем поминать — водичкой? — возразил Мирон вкрадчиво. — Опасность одинаковая, а уважение не то. Будьте любезны, Катюша, восемь сосудов.
— Нас пятеро.
— И еще трое невидимо с нами, в сопредельном мире. Народный обычай требует.
Стеклянные дверцы горки прозвенели печально и нежно (словно небесные голоса мертвых — вспомнилось), когда доставала она восемь хрустальных рюмок.
— Вообще-то, — продолжал натужно веселиться Мирон, — народ поминает водочкой. Но у нас уже сложились свои традиции, согласитесь.
— Верно, — поддержала Катя. — Как заметил следователь, мой дом — своеобразный клуб самоубийц или убийц.
Вадим вставил сдержанно:
— Это мы сегодня и проверим. В аптечку я уже слазил, сижу на месте Глеба. Кажется, играл магнитофон?
— Айн момент! — Мирон ловко отвинтил металлическую крышечку, разлил коньяк по рюмкам. — Вот эти три — неприкосновенный запас мертвых. А я вам сейчас продемонстрирую полную безвредность и даже приятность принесенной жидкости. За убиенную рабу…
— Нет уж, — перебил Алексей, — давайте по порядку: за убиенного раба Александра.
Наступила жутковатая пауза; коммерсант запросто опрокинул рюмку в рот. Его примеру без колебаний последовали, отметила Катя, Вадим и Алексей. Она тоже — слишком знаком ей был «благовонный миндаль», чтоб колебаться. Дуня к своей рюмке не притронулась. Мирон завопил:
— Ты что, Дуняша? Посмотри на Катюшу!
Дунечка огляделась затравленно и выпила коньяк.
— Я принес ту кассету, вставлять?
Катя кивнула; грянуло и загремело; Вадим с Дуней поднялись, принялись «вкалывать» изящно и непринужденно. И сквозь псевдомужественного Майкла Джексона донесся негромкий, но явственный, если напряженно вслушиваться, голосок, началась игра:
— Сначала про Екатерину Павловну.
— Ты хорошо ее знаешь?
— Так себе… с зимы занимаюсь.
— У нее есть кто-нибудь?
— Мужа нет, а любовник есть, конечно.
— Почему «конечно»?
— Ну, глянь… шикарная тетка. И опасная.
— Очень опасная.
— Ага, и Мирон говорит: подступиться страшно. Мужиками окружена… Тут Глеб как будто обрадовался и предложил…
— Я попробую, — перебил Вадим. — Я должен себя пересилить, доказать, что я мужчина.
— Катерине, что ль, доказать?
— Себе. У меня подъем… или упадок?.. словом, восторг. Рванем от стариков, а?
— Куда?
— В одно жуткое место.
— В жуткое? Интересно! Но у меня мама.
— Ну, уговори, придумай что-нибудь.
— Не знаю. Вообще-то интересно… Куда ехать-то?
— В Герасимово. Знаешь?
— А, по Павелецкой. Ладно, попробую. Если удастся, подъеду.
— Аптечная, 6.
— Ну, в общем, все, — заключила Дуня. — Дальше он объяснил дорогу. И черт меня понес.
Коммерсант нажал клавишу, и в наступившей тишине Вадим спросил:
— Ну, все слышали? — никто не отозвался. — Во всяком случае, могли слышать?
Наконец Катя пробормотала:
— Да, слышно, но тогда я, например, не прислушивалась… и занята была.
— На кухне, — подсказал Алексей.
«Самоедством, — подумала Катя. — Сравнивала себя с Агнией и Дуней и была несчастна…»
— Тебе дал что-нибудь наш диалог? — поинтересовался Вадим.
— Дал, — она оглядела сразу насторожившиеся лица трех сотрапезников («Они, как и я, на нервах!»). — После того, как Глеб услышал подтверждение, что я «соблазнительная и опасная», он обрадовался.