— Жива. Очередное самоубийство, Николай Иванович? — ответствовала она в том же духе.
— Ничего, скоро мы ваш притон прихлопнем. И даже если вы в этих трупах впрямую не виновны — имейте в виду: я буду требовать для вас от суда частного определения.
— В чем?
— В подстрекательстве и хулиганстве. В понедельник к девяти утра ко мне.
— То есть завтра?
Наконец в разгромленном доме и мире она осталась одна и, чувствуя, как надвигается боль — боль, которая отравит всю оставшуюся жизнь, Катя вышла на площадку и позвонила матери. Но та находилась в бессознательном состоянии под присмотром медсестры, бригада врачей только что уехала. Медсестра что-то сказала ей. Катя ее не слышала, глаз не сводила с безжизненного тела. «Она умерла?» — закричала Катя и опять не услышала ответа. В конце концов до нее дошло непонятное слово «кома».
Покушение
Часы пробили десять — старинный бой, без мертвых заморских голосов. Он случайно задел левой рукой дверь — и залепетали не небесные звуки Моцарта, а мерзкий механизм нашей умирающей, так казалось ей сейчас, цивилизации. «Необходимо вспомнить последний разговор с Агнией, главное, его начало. И об экстрасенсах! Да я все помню, все! Примечательная беседа со стариком в подвале «Короны». Ирина Васильевна в больничном саду. Да, вот еще что (Катя отвлеклась): к ней приходила девочка…».
Послышались тихие шаги в прихожей — жизнь сорвалась со всех запоров, замков и ключей. Катя схватилась за сердце — вошла Дуня. И чем дольше они смотрели друг на друга, тем страшнее им становилось. После мертвого тела тут, на полу, страх не стих, а усилился во сто крат.
— Алексей — убийца? — спросила Дуня как-то грубо.
— Он бы избавился от улики, во всяком случае, не стал бы заводить часы.
— Он забыл, он завел три дня назад!
— Убийца не забыл бы.
— Может, он это сделал специально?
— То есть?
— Догадался про вас с лингвистом, — продолжала Дуня так же грубо, — отравил его и эффектно дал понять, кто тут гений.
— Оригинальная версия. Но ты не свои слова повторяешь, Дуня.
— Вы не забыли, на кого указал ваш друг?
— Ты хочешь сказать, на Алексея?
— Не обязательно.
— Значит, на меня.
«Вы — вдова!» — вдруг вспомнилось, и она опять схватилась за сердце.
— Вам плохо?
Дуня исчезла, видимо, метнулась на кухню за водой; Катя крикнула: «Ничего не надо!» — и через короткое время услышала, как хлопнула входная дверь.
«Если б они все знали, что у меня на сердце! Я ничего не хочу — ни истины, ни жизни, ни любви — все отравлено. Или я хочу смерти?». Стало совсем худо, и она прошла на кухню.
Содержимое аптечки отца вывезли еще после первого обыска, и медсестра Ксении Дмитриевны, сжалившись, дала ей пузырек валерьянки, который Катя целиком вылила в стакан, разбавила водой и выпила половину. Не помогло. Выскочила во двор, постояла, глубоко дыша, глядя в мутное предрассветное небо. Ничего не помогало. Сердцебиение, головокружение и не смягчаемая даже легкой дремой явь.
«Сейчас допью — и свалюсь». Катя сняла крышечку кофейника, которая прикрывала стакан, поднесла к губам… по внезапной ассоциации вспомнился трупный запах в дачной комнате, где за столом сидела Агния. Вадим воскликнул: «А чем стаканчик пахнет, не пойму… Господи, да это, наверное…» Она наклонилась. «Это цианид, он мне давно знаком». «Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль?»
Мысли путались, казалось, она уже перешла грань живых и мертвых, но обострившаяся память души и плоти реагировала четко и верно: сквозь одуряющую «кошачью радость» пробивался очень слабый душок миндаля. В своем состоянии абсурда она даже не удивилась: может, так и надо, все отравлено, и надо умереть. В стерилизованную специалистами квартиру к десяти утра некие неведомые силы занесли цианистый калий.
Катя вдруг засмеялась и заплакала — от горя и радости. Засверкало вечное солнце, отрадная свежесть из форточки нахлынула далекой юностью, и гул громадного города отозвался единственной небесной серенадой. Словом, в разгромленный мир возвращалась любовь. Ведь все просто. Убийца на свободе и продолжает действовать в своем стиле. Он не умер на поминальном пире заката (он не брат!) и не взят стражниками в тюрьму ночью (он не возлюбленный!). Он — другой, третий между ними, и надо всего лишь убить его. Убить — то есть обозначить именем и словом.
Катя накрыла отраву кофейной крышечкой, вернулась в кабинет… действиям убийцы надо противопоставить свое действие!
«На чем я остановилась перед визитом Дуни? «К ней приходила девочка». Подружка, которая следила за Глебом на кладбище; студентка, которая… учится на вечернем… нет, на дневном. Вот что меня смутило тогда! Марина виделась с больной «одну минуту», потому что опаздывала в институт. А доктор сказал, что она его уже не застала. Когда же приходила она? Или доктор дежурил в ночь и ушел утром? Как же проверить? Воскресенье…». Однако она все же позвонила в больницу и после «суеты сует» (объяснений и извинений) добилась ответа: двадцатого сентября психиатр, пользующий Ирину Васильевну, находился на службе как обычное с восьми утра до пяти вечера.