Алексей:
— С самого первого твоего упоминания о «верном рыцаре» я его, скажем нейтрально, невзлюбил.
— Ну, Алексей!
— Думаешь: позавидовал. Согласен. Но кому — брату?.. Эта дверь, рядом с твоею, и глаза в темноте. Что-то тут не то. Я чувствовал: не то. И боялся за тебя, все время.
— Наблюдал в бинокль?
— Не в бинокль, но наблюдал.
— Ты хотел подтолкнуть его…
— Нет, я человек простой и рассчитать столь эстетское самоубийство не в состоянии. Но я знаю, что такое смерть, навидался. И когда он вышел из спальни — глаза обреченные — я крикнул: «Не надо!» Нет, не рассчитывал, а заподозрил эту семейку и надеялся, что в роли Глеба он раскроется.
— Неужели ты его действительно подозревал?
— Я увидел его со стороны. Исступленность — как он смаковал подробности свидания с Александром. Одержимость — как ты говоришь. И страх, страх, страх.
— Однако он покончил с собой.
— От безысходности — ты уже все поняла. Помнишь «Сейчас блеснет и озарит». А я… во всяком случае, я глаз не спускал с твоей рюмки.
— Я помнила запах миндаля со смерти Патриция.
— Катя, что ты помнила? Школьную елку и холодок золота. Больше ничего. Та смерть, как и все остальные, сошла ему с рук.
— Ничего не слышала. Если у него и была такая идея, то он нацелился, скорей, на тебя.
— Зачем? У тебя были доказательства, у меня, так сказать «чувства».
— И у него чувства: он догадался. Накануне поминок.
— О чем?
— О нас с тобой.
— Правда, о нас? Это правда, Катя?
— Это правда.
Психиатр:
— Такая гипотеза не исключается: смерть развязывает руки. Но чисто технически организовать новое убийство было затруднительно. А главное — он почувствовал свое бессилие, возможно, еще когда увидел Алексея из окна и убедился при знакомстве: этот не трус, не слабак. И не напьется до чертиков, чтоб безропотно проглотить цианид.
— То есть вы думаете, Вадим согласился на «реконструкцию» как на своего рода «рыцарский поединок»?
— Похоже, что так. И испытал поражение. Я уже говорил: больше всего он боялся вас — вы догадались, вы почувствовали, вы полюбили… «Чтоб они сдохли!» В спальне он действительно воспроизвел записку Глеба?
— Слово в слово.
— Вы, должно быть, помните наизусть.
— Еще бы! «Человек не имеет права распоряжаться чужой жизнью и смертью. Вы ничего не боитесь? Напрасно. Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль? Приснится, обещаю. Я убедился сегодня, увидев запечатанную тайну мертвых. Жизнь окончилась, да, но поклон с того света я вам передаю. И еще передам не раз, чтоб ваша жизнь превратилась в ад».
— Блестящее обвинение! У этого мальчика был несомненный литературный стиль.
— Он писал стихи.
— Нет, вы понимаете? Повторив эти слова, убийца почувствовал, что написал завещание. И он слышал ваши слова о Сальери.
— И бросил яд в рюмку.
— Да, сильный драматический эффект. Преступник вообще был склонен к эффектам, что характерно для одержимого. «Дамы и господа! Мы присутствуем в этом зале…» Как дальше?
— «…для справедливого и беспристрастного суда над убийцей!» Он наконец в полной мере ощутил себя…
— Он ощутил вашу любовь — не к себе. Наверное, это была последняя капля. И указал на вас.
— На меня?
— На вас обоих. Возможно, гипотеза вашего Алексея верна, какая-то игра с чужой смертью была задумана. Но вы очень вовремя упомянули про специалиста.
— «Мне объяснит специалист по тайному ордену».
Специалист:
— Поскольку орден был действительно тайный, многие секреты его утеряны. Впрочем, не поручусь, что он не существует и посейчас. Под другим названием, например.
— Какова же цель?
— Если отбросить всю атрибутику, эстетику… в сущности, борьба с Христом.
— Но… «роза, распятая на кресте» — любовь. Не намек ли это на Спасителя?
— Спаситель сам указал другой путь, Катя. Не поиски философского камня — золота, не общение с духами Тьмы. Это не мистика, а магия. Это власть. Под изысканной символикой все та же жажда: «Будьте как боги».
— Но почему такие люди… великие люди входили в этот союз?
— Братство соблазнительно. Оно дает ощущение свобод и равенства с сильными мира сего. Тайна соблазнительна. И Моцарт и Пушкин соблазнились, но — воистину великие! — и опомнились.
— И погибли?
— Может быть, и так. Вы впервые увидели его на том новогоднем вечере в школе?
— Да, я… Мы с Димой… В общем, в полутьме я не рассмотрела. Только почувствовала холодок на щеке… на его левой руке. Он объяснил: «Папа подарил к семнадцатилетию».