У входа стояла длинная черная машина — ЗИС-101. Машина нового директора. Положив локоток на спущенное стекло, в ней сидела Люда, беспечно выглядывая из пушистого воротника шубки.
— Папунька! — окликнула она Катенина. — С добрым утром!
Ее глаза смеялись и предупреждали — так и будет, не вздумай вмешиваться.
— Что ты здесь делаешь? — угрюмо спросил Катенин, досадуя на присутствие шофера.
— Жду Константина Павловича, он был так мил, что заехал за мной и просил помочь ему выбрать мебель.
Заехал за нею — куда? Или это говорится для шофера?
— A-а, Всеволод Сергеевич! Доброе утро, дорогой!
Алымов приветствовал его как ни в чем не бывало.
— Очень хорошо, что я вас встретил. Надеюсь, вы не волновались? Я проводил Людмилу Всеволодовну…
— Он завез меня к подруге, — вставила Люда, нагло глядя на отца смеющимися глазами.
Алымов взялся за ручку дверцы.
— Очень хорошо, что я вас встретил, — повторил он. — Зайдите сейчас же к Колокольникову, мы вам даем очень срочное, очень ответственное поручение.
Это был приказ начальника, на него полагалось ответить: слушаюсь. Катенин промолчал, мучительно собирая силы для того, чтобы как-то достойно прервать унизительную для него сцену.
— Я на вас рассчитываю, не теряйте время, — сказал Алымов и пригнулся, влезая в машину.
Машина плавно взяла с места и умчалась.
— Как спалось, Всеволод Сергеевич? — приветствовал его Колокольников. — Голова не болит после вчерашнего?
— Алымов сказал мне…
— Ах, вы уже видели его?! — Он невольно покосился на окно, окно выходило в переулок, туда, где только что стояла длинная машина. Можно было поручиться, что Колокольников с удовольствием наблюдал всю сцену. — Так вот, дорогой Всеволод Сергеевич, вам придется сегодня же выехать в Сибирь. В связи с намечаемой промышленной станцией надо квалифицированным оком осмотреть место и договориться с угольщиками. Билет вам уже заказан, в бухгалтерии подготовлены деньги. Самое главное, на что вам следует обратить внимание…
Колокольников говорил безостановочно, давая Катенину справиться с собой. Похоже, он был преисполнен сочувствия…
Одна фраза вертелась в мозгу Катенина: «Никуда не поеду, прежде чем не выясню!..» Он так и не произнес ее. Чувствуя себя глубоко несчастным, записал главные пункты поручения и выслушал напутственные пожелания Колокольникова…
Затем он получил у Лидии Осиповны командировочные документы, а в бухгалтерии — деньги и билет в мягкий вагон. Даже отметил не без удовольствия — мягкий. При Олесове ему оплачивали только жесткий.
Все были предупредительны, как никогда. Уже знают? И жалеют? А кое-кто, быть может, и завидует?..
— Счастливого пути, Всеволод Сергеевич!
— Удачной поездки, Всеволод Сергеевич!
Презирая себя, он пожимал чьи-то руки, кого-то благодарил, кому-то улыбался — и торопился уйти, чтобы никого не видеть и чтобы его никто не видел.
Катерина стеклила окна — высоченные и широченные, прямо-таки необъятные окна будущей компрессорной. Ей нравилось тонкое позванивание стекол, вязкая податливость замазки, и сама себе она нравилась, когда стояла на стремянке, ловкая и умелая, в комбинезоне, облегавшем ее похудевшую, снова будто девичью фигуру.
Ей нравился ее будущий цех — весь сквозной, пронизанный светом, ее веселили ящики с оборудованием — они ежедневно прибывают и ждут своего часа под брезентом. Скоро начнется монтаж, и Катерина перейдет в бригаду монтажников, и сама будет участвовать в установке и наладке своего нового, гораздо более совершенного компрессора, и будет учиться вечерами на курсах: ведь на этих машинах много новой автоматики…
Ночью ныли плечи и руки, потому что весь день приходилось работать вытянутыми или поднятыми руками, но спалось крепко. Оттого ли, что уже пахло весной, или оттого, что время брало свое и появилась в жизни перспектива, — горькие мысли приходили реже и не удерживались, а за работой, на стремянке, хотелось петь. Когда она пела, все, кто был поблизости, слушали и смотрели на нее — и это веселило.
Однажды целое утро не работали: не было стекла. Когда грузовик наконец прибыл, вся бригада побежала выгружать.
Осторожно принимая тяжелый ящик со стеклом, Катерина увидела — к управлению подкатила знакомая «эмка», которой когда-то пользовался Алымов, бывая в Донецке. Из машины вылез начальник шахты, а за ним… — Катерина чуть не выронила ящик, — Алымов!..
Удержав ящик, Катерина стояла и смотрела на Алымова. Он стал неуловимо другим. Спокойней? Удовлетворенней? Что-то солидное появилось в его движениях, в том, как он выпрямился и переложил из одной руки в другую портфель, как скользнул взглядом по рабочим, выгружающим ящики, и, не заметив Катерину, зашагал впереди начальника шахты в управление.